Не оглядываясь, Лука направился к раздвижной двери и скрылся в доме.

Глава тридцать шестая

Лука

Я потерял счет времени бега.

Боль в груди была невыносимой, и единственным способом облегчить ее, как мне казалось, были упражнения. Хотя было два часа ночи, я не мог спать. Я также не мог есть. Если бы я начал пить вместо этого, чтобы притупить свои чувства, я бы, возможно, никогда не остановился.

Она ушла. Я отдал ей все, а она этого не хотела, не хотела меня. Мне пришлось пережить ее и принять это.

Если ты не собираешься держать меня здесь в заложниках вечно, тебе придется меня отпустить.

Я вытер пот, струящийся по лицу. Часть меня думала оставить ее здесь. В конце концов она полюбит это место так же, как и я, и привыкнет к своей роли моей жены.

Но я не смог этого сделать.

Вэл потеряла так много в своей жизни, ее выбор был отнят из-за болезни ее матери. Выбор был лишен из-за траттории, из-за ее отца. Я нанес достаточно вреда. Пришло время позволить ей жить.

К тому же, что я знал о любви? Женщины в моем мире, включая мою собственную мать, были несчастны. Мужчины были убийцами, шантажистами. Преступниками всех мастей. И я не мог этого изменить, даже если бы захотел.

Chi nasce lupo, non muore agnello.

Кто рождён волком, тот не умрёт ягнёнком.

Какое право я имел обречь Валентину на такую судьбу?

Мои ноги горели, когда я увеличивал скорость на беговой дорожке. Мне нужно забыть. Добраться до места, где я мог бы закрыть глаза, не видя ее прекрасного лица, без воспоминаний о том, как она разрезала меня изнутри.

Движение привлекло мое внимание, и я увидел, как Леонардо вошел в комнату. Одетый только в пару длинных шорт, мой старший сын подошел к беговой дорожке, на его лице было хмурое выражение. Но он ничего не сказал, когда приблизился. Мои легкие были слишком заняты, вдыхая воздух, поэтому я мог только наблюдать, как Лео наклонился и вырвал шнур тренажера из стены.

Беговая дорожка умерла.

Я схватился за поручни и старался не упасть. — Cazzo? — прохрипел я.

— Ты всех пугаешь. Иди спать, папа.

— Я… босс. Мне… наплевать.

Лео скрестил руки на груди. — Ты пытаешься убить себя? Это так? Потому что я не позволю тебе. Дяди и охранники слишком боятся сюда заходить, но я нет.

Мои ноги не выдерживают моего веса, поэтому я рухнул на стену и медленно опустился на землю. Я втянул в себя воздух огромными глотками и закрыл глаза. Мне не нравилось признавать свою слабость, особенно перед одним из моих мальчиков, но слова вырывались из меня от изнеможения. — Мне просто нужно поспать.

Я услышал, как он двигается, затем дверь крошечного холодильника открылась и закрылась. — Держи. — Прохладный пластик прижался к моей ладони.

Он уже открыл бутылку воды, поэтому я с благодарностью ее выпил. Когда я закончил, я сказал: — Тебе не о чем беспокоиться, figlio. Я в порядке.

— Ты не в порядке. — Опустившись рядом со мной, он положил предплечья на согнутые колени. — Ты совсем не в порядке. Без обид.

На прошлой неделе я почти не видел своих братьев, и большинство домашних работников начали меня избегать.

Даже не узнав, где Никколо, от Д'Агостино, я не смог сосредоточиться, в чем нуждался. Может быть, решение этой неразберихи, когда Никколо вернется, вытащит меня из нее.

— Со мной все будет в порядке, — сказал я. — Я слишком взвинчен, чтобы спать, находясь в другом часовом поясе, а потом в тюрьме. Со временем я приспособлюсь.

— Я не думаю, что это как-то связано с джетлагом или тюрьмой, папа. Я думаю, это связано с Валентиной.

Звук ее имени царапал мои истерзанные нервы, раздражая их еще больше. — Не произноси при мне ее имени.

— Почему? Ты так ее ненавидишь?

— Я не ненавижу ее. Но и обсуждать ее я тоже не хочу.

— Серхио сказал, что ты сделал ей предложение.

Я рассказал эту информацию брату по секрету. Он не имел права рассказывать об этом кому-либо еще. Я ничего не сказал и вытер пот с лица рукавом.

— Папа, — устало сказал он. — Я знаю, мы не говорим об этих вещах. Но мы можем.

— Разговоры бессмысленны. Она ушла. Теперь я могу сосредоточиться на важных вещах, например, на захвате территории Росси.

— Разговоры не бессмысленны. Или, может быть, они бессмысленны для тебя, но не для меня. Я бы хотел понять тебя. Габи и я, на самом деле, мы оба хотим.

— Что тут понимать? Я держал вас рядом, помогал растить вас обоих всю вашу жизнь. Мы все время разговариваем.

— Но ты не говоришь нам ничего важного. Мы узнаем от Данте больше, чем от тебя, нашего родного отца. Ты не говоришь с нами о бизнесе или личной жизни. С нами обращаются как с солдатами.

Солдаты, которым говорят, что делать, но не говорят почему.

Я провел рукой по мокрым волосам. — Я пытаюсь защитить тебя, figlio. У тебя есть годы, чтобы узнать, что тебе нужно знать, чтобы вести 'ндрину. Я хочу, чтобы ты наслаждался жизнью, пока можешь.

— Это то, что Nonno104 сделал с тобой?

Я поморщился. Мой отец учил меня жестокости и ответственности с юных лет. Его не волновало, счастлив я или нет. Все, что имело значение, это быть достаточно сильным, чтобы стать следующим Доном Бенетти. — Нет. Он слишком много мне рассказал. Слишком много мне показал. Вот почему я старался щадить тебя и Габи как можно дольше.

— Но что будет, если ты умрешь? Я не хочу взять на себя управление и не знать, что я делаю.

— Твои дяди будут направлять тебя. — Я положил руку ему на колено и сжал, прежде чем отпустить. — Ты будешь превосходным доном, figlio mio.

— И все же было бы неплохо поучиться у тебя. Я так старался доказать, что я готов, но ты как будто держишь меня на расстоянии. И я знаю, что Габи чувствует то же самое. Вот почему он так себя ведет. И вот почему он последовал за тобой в Нью-Йорк.

Я уставился в потолок. Моим мальчикам не следовало притворяться, чтобы привлечь мое внимание или доказать, что они достойны. Они были Бенетти и моими сыновьями, а значит, они были достойны. — Perdonami. Я хороший дон,