не могло. Передача книг с воли в советские тюрьмы вообще, а в эти в особенности, строжайше запрещена и ни один начальник тюрьмы не может допустить подобной передачи. Он ответил бы за нее головой, даже если бы книгу давал крупный чекист, за которыми, как мы знаем, тоже идет слежка. А тем более Библию, да еще на английском языке. Чушь! Пищу в одиночные камеры передают через окошечко в двери, а не открывая всю дверь, как описывает Одоевцева. Ее герой-писатель выбрасывается из окна этой тюрьмы, что абсолютно невозможно, так все окна закрыты решетками и щитами. Самоубийцы прибегали раньше к другому способу – бросались с висячих галерей, заменяющих в «особом корпусе» Бутырок и в Ленинградском ДПЗ коридоры. Но теперь и там установлены высокие решетки (в тридцатых годах). Савинков выбросился из окна кабинета следователя, но не тюрьмы.

Но всё это в конце концов мелочи, хотя, конечно, беллетристу реалистического, даже бытового направления не стоит браться за описания незнакомой ему обстановки. Много важнее другое – вывод, который делает Ирина Одоевцева, разрешая поставленную перед собой проблему. Друг детства писателя, ставший крупным чекистом, предугадывая вторжение немцев, предлагает писателю, находящемуся в ссылке (тоже неувязка – в пограничную полосу не ссылают), перебежать к врагу, а через Германию – в свободный мир. Тут снова неувязка: этот разговор ведется в служебном помещении НКВД, где, как не может не знать крупный чекист, повсюду установлены тайные микрофоны. Писатель отказывается по недостаточно объясненным автором причинам. Не то это живущая в нем патриотическая традиция, не то просто маниловская мягкотелость. Последнее вернее, и свободы он не выбирает. Не в силах принять ее. Не хватает воли. Это сомнительно, но всё же допустимо для мягкотелого, поэтического интеллигента. Однако, в дальнейшем и сам его друг, «железный», безусловно волевой чекист и даже к концу книги маршал Советского Союза, награжденный всеми орденами, вполне сознавая свою обреченность, негласный смертный приговор, вынесенный ему Сталиным, тоже оказывается безвольным, расслабленным, всецело отдающимся течению. Он тоже думает о самоубийстве, не видя иного выхода, но не в состоянии переступить порог смерти, с которой играл всю свою жизнь.

Что же это? В ныне и пока подсоветской России воля сохранилась лишь у одного Сталина, а теперь, после его смерти, если верить Одоевцевой, окончательно испарилась? Действительность нам говорит обратное на каждом шагу, как в политической, общественной, так и в частной жизни. Ирина Одоевцева разрешила поставленную перед собой проблему по линии сторонников теории «кроликов» и «унтерменшей» – неполноценных личностей, в которые якобы превратились все русские люди. Ее отличие от кричащих это во весь голос публицистов лишь в том, что она облекла свои утверждения в беллетристическую форму. Сколь права она? В какой мере ее вывод совпадает с фактической правдой?

Самоубийства массовые Платтлинга, Дахау и Римини[135] – реальный факт. Это были избравшие свободу сильные, волевые люди. Предшествовавшие им три миллиона заявлений, поданных в штаб генерала Власова – тоже факт. Их подали сильные, волевые люди, не только избравшие свободу для себя, но и стремившиеся к борьбе, к подвигу за освобождение родины. Миллион новых эмигрантов, путем невероятных усилий прорвавшихся сквозь все заграждения, все сети репатриаций – тоже факт. Отказать этим людям в упорстве и воле нельзя, как нельзя отказать им в стремлении к свободе. Непрекращающийся поток перебежчиков, рискующих жизнью при очень малом шансе на выигрыш, порою приносящих в жертву свободе своих близких, прыгающих в неизвестность, т. к. отношение Запада к ним далеко еще не ясно – тоже реальный факт, и об отсутствии воли к свободе у этих людей спорить не приходится. Можно было бы привести еще много доводов против вывода Ирины Одоевцевой, но, пожалуй, хватит и этих.

«Знамя России», Нью-Йорк,

июль 1954 года, № 111. С. 10–12

О двух книгах

Передо мною две новых книги. Одна – роман «Оставь надежду навсегда» И. Одоевцевой (Издат. им. Чехова, 1953), другая – сборник рассказов Михаила Бойкова[136] «Сокровище сердец» (издание Фордгамского университета Русского Центра, тоже в Нью-Йорке). Содержание этих книг различно, как и их авторы, но есть в них и сходные черты, как это нередко бывает.

Сначала несколько слов об авторах. Ирина Одоевцева выехала из России в самом начале двадцатых годов, в эмиграции стяжала себе некоторую литературную известность (даже от «самого» Бунина похвалы удостоилась!), литературный труд для нее, насколько это известно автору данной статьи, приятное заполнение досуга. Михаил Бойков – новый эмигрант, не выехавший, но прорвавшийся с боем из советской России, литературного имени в широких кругах эмиграции пока еще не завоевавший, литературный труд, как это хорошо известно автору данной статьи, для него не только основная жизненная профессия, но глубоко владеющее им призвание.

Общее в их книгах то, что оба они пишут о современной подсоветской России, ее людях и, конечно, тюрьмах (которые М. Бойков имел возможность основательно изучить, как хорошо известно автору данной статьи), их переживаниях, как в тюрьме, так и на воле, их стремлениях, их моральном кредо и т. д. Кроме того, оба автора пишут по известному, принятому ими «рецепту».

Но тут-то и начинается их глубокое различие. «Рецепт» Ирины Одоевцевой очень сложен, вернее, у нее не один, а множество «рецептов», твердо установленных для каждого ее персонажа. Так, например, образ героини составлен из внешней красоты, темперамента, некоторой доли демонизма и щедро украшен костюмерными атрибутами. При составлении своих «рецептов», Одоевцева пользуется обычно широко известными и многократно испытанными в бульварных романах составными элементами.

«Рецепт» Михаила Бойкова прост, как формула дистиллированной воды: правда, одна голая правда, почерпнутая непосредственно из самой жизни. Больше ничего. Личный опыт, личные наблюдения и переживания – единственный материал, которым он пользуется. Всевозможных примесей он не только избегает, но решительно не допускает на написанные им страницы, тщательно фильтруя чистую воду жизненной правды подсоветского русского человека.

Вследствие этой «рецептуры» получается очень резкая разница и в их описаниях современного подсоветского русского человека, которого Одоевцева в глаза не видала, но в среде которого Бойков прожил всю свою жизнь. В дальнейшем между обоими авторами возникает резкий разнобой, явные противоречия. Так, например, герой Одоевцевой, попав в советскую тюрьму под явную угрозу расстрела, впадает в какой-то эстетический нирванизм, ведет сам с собой заумные, очень мудреные разговоры, а находящиеся в том же положении персонажи Бойкова попросту страдают, глубоко страдают и морально и физически. Герои Одоевцевой ни в какой мере не стремятся вырваться из советского рая, очевидно, прижившись в нем, несмотря на свой утонченный эстетизм, высокий культурный уровень, глубину и прочее; простые люди же, изображенные Бойковым, не только рвутся прочь от советчины, всей