Шрифт:
Закладка:
И она взглянула на меня своим гордо презрительным взглядом, но в этом взгляде мне показалось что-то страшное, кровожадное.
«Точно вампир!» – подумал я.
XXVIII
– Княжна!.. – сказал я. – Бравированье опасности – иногда дело хорошее… Но циническое отношение к такому делу, как севастопольское… мне кажется… оригинально, но… неправильно.
– Ха! ха! ха! – захохотала она резким, как мне показалось деланым, смехом. – Что же? По-вашему, надо плакать, глядя на эту бойню! Сокрушаться о человечестве и жертвах рока?.. Их так много!.. Ха! ха! ха! ха!..
И в ее смехе зазвучали слезы, истерический плач.
Гигинов, который сидел подле меня, наступил мне на ногу и мигнул мне многозначительно.
– Нет! Пусть больше крови, разрушения, истребления… Пусть везде пирует смерть и скорее настанет ее покой.
Я смотрел на нее с недоумением. Мне странно казалось, что то, что она высказывала теперь, было моим настроением еще вчера. Еще вчера вечером я жаждал этого истребления, грома, крови… Что это?! Влияние ли обстановки?!
– Княжна! – сказал я. – Мне кажется, вы забываете причину, из-за которой ведется это упорное истребление. И я думаю, вы не бросите камня в эту причину… Что может быть выше и чище, как привязанность к родине, к отчизне и защита ее?!
Княжна взглянула на меня насмешливо и ничего не ответила.
Граф ответил за нее.
– Неужели вы думаете, – спросил он насмешливо, – что здесь играет роль патриотизм?! Зачем, например, вы переехали в Севастополь? Ведь вы были на Кавказе?
– Я именно затем приехал, чтобы защищать Севастополь и мою родину.
– Ну! Блаженны вы в вашем идеализме; а мы вот, я думаю, все собрались здесь за другим. Здесь быстро производят в следующий чин или в чистую, на «тот берег». А там вас встречают очень милостиво, по правилу: «Нет более сей любви, аще кто положит живот свой за други своя»… Ведь это очень практично… Как вы думаете?
Я чувствовал, что все смотрели на меня вопросительно.
И я, помню, подумал тогда: зачем же я расставался с моей дорогой Леной? Зачем она покинула меня?.. Когда здесь, у очага войны, нет того настроения, которое одушевляло ее там, таким чистым и, казалось мне, святым огнем?
– Здесь, ради отчизны, дерутся только солдаты и бурбоны, – проговорил басом артиллерийский полковник, высокий, плотный господин с большими черными усами и густыми нависшими бровями.
– Нет! Зачем же? Найдутся многие, – сказал граф, – но у солдат скорее стремление просто удовлетворить потребность драки…
– Как у петухов. Жажда боя, крови! – подхватила оживленно княжна, и опять в ее глазах мелькнула какая-то страстная искорка.
XXIX
Мы засиделись у Томаса, ужинали и разошлись во втором часу.
Помню, княжна предлагала тосты, один эксцентричнее другого.
– За взрыв бастионов – и Севастополя! Ура!
– За барачный тиф и его союзника!
– За ту Севастопольскую бомбу, которая убила больше всех других!
Помню еще (и, вероятно, никогда не забуду), как она, под конец ужина, облокотившись на стол и держа в одной руке бокал, прямо уставила на меня свои черные, блестящие глаза.
– В презренном мире все кружится, – говорила она таинственным полушепотом, выпивая маленькими глоточками шампанское. – Ночь и день, лето и зима, жизнь и смерть, творение и разрушение… и горе дураку, который поверит или сам подумает, что здесь есть место наслажденью… Здесь есть место… только опьянению и фейерверку!..
Помню, когда мы вышли из ресторана, то как-то страшно, зловеще среди серого, раннего, тихого утра неслись по небу бесконечные огненные дуги и гудел несмолкаемый гром…
«Точно фейерверк! – подумал я. – Фейерверки человечности!»
– Послушайте, – сказал я Гутовскому, когда мы, расставшись с компанией, остались одни. – Кто это?! Эта госпожа?! Это какая-то сумасшедшая, безумная.
– Да!.. Немножко того… Ведь у нее здесь убили жениха – князя Б… И с этого самого случая – она и… того… повредилась. Просили у Государя разрешения оставить ее здесь. Думают: хуже будет, если увезти.
Я пошел к себе на квартиру, к моей матроске Аграфене Степановне. Мой денщик, Игнат, сидел у порога квартиры, уткнув голову в колени, и храпел на весь Севастополь. Я с трудом разбудил его и улегся спать.
Но заснуть мне не удалось до семи часов утра.
Винные пары в голове, болезненное состояние от незажившей еще раны, оживленный разговор, а главное, она… она… этот вампир со жгучими черными глазами!
Я не мог закрыть глаз, чтобы не увидать этих огненных, казалось мне нечеловечьих, больших глаз, которые смотрели не мигая прямо мне в сердце. И чем дольше они смотрели, тем невыносимее становилось этому сердцу. Оно болезненно наслаждалось и ныло. Да! Это было то сладострастное наслаждение, с которым человек мучит другого, радуется слезам, стонам женщины, которой он овладевает. Это наслаждение убийц, мучащих свою жертву, извергов, радующихся терзаниям, ее крови…
К утру этот кошмар сделался невыносим. Сердце болезненно билось, в висках стучало. Я стонал, метался… и не мог от него освободиться.
Мне казалось, что она лежала на моей груди как страшная, черная тяжесть. Она сосала мою кровь… Чем?.. Я не знал, но мне казалось, что-то алое, как ее губы, прилипало к моему сердцу, а ее ужасные жгучие глаза смотрели не мигая прямо в мои и не давали мне пошевельнуться ни одним суставом…
Я дико вскрикивал и просыпался затем, чтобы через несколько мгновений снова подвергнуться тому же невыносимо тяжелому, страшному состоянию.
