И еще он должен был доказать англичанам и французам, что не предал их права, как сторон, подписавших Берлинский договор. Было бы в высшей степени желательно избежать начала войны. Он не мог долго противостоять аннексии, если тогда Эренталь опубликует свидетельства, доказывающие, как далеко он зашел в Бухлове. А главное, после череды неудач он отчаянно нуждался в успехе. В качестве первого шага он посоветовал сербам отдать свои претензии в руки великих держав. Они это сделали, одновременно направив непреклонный ответ Австрии, потребовавшей безусловного признания всего, что произошло. Военная партия в Вене рвалась уничтожить «осиное гнездо» в Белграде. Создалось впечатление, что шансы на мир зависят от России, защитницы Сербии среди великих держав. Она заранее обещала, что, когда будет рассматриваться сербский вопрос, она сочтет его закрытым (тем самым оставив сербов без какого-либо удовлетворения). Извольский, на которого оказывал некоторое личное давление Эренталь, в частном порядке попросил германское правительство о помощи. Немцы напоказ взяли на себя роль посредника и спросили русских, согласятся ли они на конференции считать дело закрытым. Немедленного ответа не последовало, но посол в Санкт-Петербурге доложил, что военный совет принял решение о невозможности для России вмешательства в австро-сербский конфликт. На это Вильгельм воскликнул: «Ха! Наконец хотя бы что-то определенное! А теперь вперед!» Кидерлен-Вехтер, отозванный из ссылки в бухарестское посольство для укрепления министерства иностранных дел и теперь ежедневно посещавший – в поисках помощи – умирающего Гольштейна, повторил германский вопрос, но поставил его более остро. Он добавил, что в случае любого ответа, кроме положительного, Германия откажется от роли переговорщика и тогда пусть события идут своим путем. После этого Извольский, не проконсультировавшись ни с французами, ни с англичанами, дал утвердительный ответ, бросив сербов на произвол судьбы. Германское вмешательство помогло ему спастись из затруднительной ситуации, поскольку теперь он мог оправдать свою капитуляцию германским ультиматумом. Именно это он и сделал, заявив британскому послу, что Германия угрожала, в случае отсутствия положительного ответа, «дать волю Австрии в Сербии». Посол написал в Лондон следующее: «Франко-русский союз не выдержал испытания… В Европе будет установлена гегемония центральных держав, и Англия окажется в изоляции. Боюсь, наша Антанта зачахнет и, возможно, умрет, если не укрепить ее и расширить, приблизив к природе союза».

Бюлов, со своей стороны, хвастался, что Германия сохранила мир в Европе и поддерживала австрийскую «веру Нибелунгов». А Вильгельм поставил Франца Иосифа в неловкое положение, заявив, что он был рядом со своим союзником «в сверкающих доспехах». Но успех, которого, на первый взгляд, добились Германия и Австрия, в конце оказался не менее вредоносным, чем поражение. Ненависть сербов к Австрии вспыхнула с новой силой, русские затаили зло против Германии, заставившей их бросить сербов, а Британия и Франция осознали, что если они хотят сохранить дружбу России, то должны быть готовы поддержать ее законные интересы на Балканах. Таким образом, эпизод с аннексией находится в таком же отношении к англо-русской Антанте, как эпизод с Марокко – к англо-французскому союзу. В обоих случаях политика Германии привела (или была так представлена, чтобы привести) к укреплению коалиции против нее, и имело место очередное посягательство на международное желание идти на компромисс. Бюлов впоследствии утверждал, что предупредил Вильгельма, что нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах повторять боснийскую операцию. Предупреждение не было необоснованным, что бы ни думали о самом утверждении.

В феврале 1909 года король Эдуард прибыл с государственным визитом в Берлин, хотя знал, что примерно в то же время, когда появилось интервью в «Дейли телеграф», германскому министерству иностранных дел лишь с огромным трудом удалось предотвратить публикацию аналогичного интервью в «Нью-Йорк уорлд», содержащего «высказывания, недружественные Англии и королю». (По слухам, Вильгельм сказал, что в случае войны между Америкой и Японией Германия встанет на сторону Америки против англо-японской коалиции и потребует в качестве награды Египет и Палестину.) «Я знаю, что германский император ненавидит меня, – писал король другу, – и никогда не упускает возможности заявить об этом за моей спиной. Я же всегда был с ним добр и любезен». Однако визит оказался не столкновением личностей, а чередой малоприятных инцидентов. Почетный караул и немцы, прикрепленные для сопроводжения, встретили королевский поезд на некотором расстоянии от Берлина. Король не был предупрежден, и ему потребовалось двадцать минут, чтобы переодеться в форму. Все это время оркестр беспрерывно играл «Боже, храни короля», а чиновники стояли без головных уборов на обледенелой платформе под пронизывающим ветром. Когда поезд наконец прибыл в Берлин, король появился из салона королевы, а не из своего, расположенного на расстоянии пяти вагонов дальше, где его ожидал Вильгельм со свитой. Королю выделили апартаменты без лифта, хотя его обострившаяся астма делала подъем по лестнице чрезвычайно затруднительным. Однажды после ланча приступ астмы оказался настолько сильным, что король на несколько минут потерял сознание. Тем вечером, согласно программе, ему следовало прибыть на бал в 20:30, а не в 23:00, как было принято в Англии. На балу он попросил стакан виски и получил ответ, что этого напитка нет. Он пожелал сыграть в карты, но ему сказали, что это не принято при прусском дворе. Тогда он потребовал сигару и узнал, что, оказывается, курение в замке запрещено. Тогда он отправился спать. На следующий день он и Вильгельм в течение десяти минут обменивались общими фразами по политическим вопросам, после чего расстались, чтобы больше никогда не встретиться. А Вильгельм радостно сообщил Францу Фердинанду, что одна из фрейлин королевы выразила благодарное удивление, обнаружив в замке ванные, туалетные столики, мыло и полотенца. Ей сказали (вероятно, кто-то из тех, кто помнил первые дни пребывания в Пруссии вдовствующей императрицы), что ничего подобного здесь нет.

Еще раз о вдовствующей императрице вспомнили, когда Эдуард попросил, чтобы его познакомили с доктором Ренверсом, который заботился о его сестре перед смертью. Вильгельм сказал Бюлову: «Что за чепуха? Моя мать никогда не видела Ренверса!» Бюлов признался, что в свое время спросил у доктора, как можно объяснить столь явное искажение фактов.

«Будь кайзер обычным пациентом, – сказал Ренверс, – я бы диагностировал Pseudologia phantastica[59]. Это тенденция жить в придуманном мире, проще говоря, лгать. Такая тенденция – обычное явление у пациентов-неврастеников и не мешает им жить до самой старости, проявляя активность и таланты в определенных областях. Подобному симптому вполне могут сопутствовать большие, даже блестящие таланты. Лекарство? Телесное и умственное спокойствие, уравновешенность, самодисциплина. Если вам удастся убедить кайзера читать серьезную книгу в одиночестве в течение двух часов каждый день, вы сделаете большое дело».

Бюлов в своих мемуарах редко упускал возможность обличить Вильгельма,