перешел в другую школу. После чего, как ни странно, также пропал из жизни Толика, хотя новая школа Перса находилась всего в двух кварталах от старой. Лишь в самом конце десятого класса, вечером 8 мая, во время традиционного факельного шествия школьников города к мемориалу павшим воинам на центральной площади, Тэтэ на мгновение показалось, что в багровых отсветах текущей во мраке огненной реки мелькнули знакомые бараньи кудри, нахальная ухмылка, пижонски ссутуленные плечи и расставленные в локтях руки… Но в следующее мгновение персидский призрак сгинул, и Толик так и не понял, был ли это, действительно, призрак или все-таки реальный Перс.

Решение о переводе сына в другое учебное заведение было актом символической мести товарища Перстнева. Бессильной и бесплодной, но все же мести директору лучшей в городе школы при гороно. Как и предвидела Легенда, выявленный и преданный гласности идеологический прокол Перса-младшего больно ударил и по Персу-старшему, уничтожив все годами готовившиеся комбинации на шахматной доске его карьерных устремлений. Одна из этих комбинаций предполагала, что, когда первого секретаря, наконец, отправят на пенсию по состоянию здоровья (о вероятности чего давно уже поговаривали в партийном закулисье), ключевые фигуры горкомовского ядра дружно сделают ход на одну клетку вперед: второй секретарь станет первым, секретарь по идеологии — вторым секретарем, а Алексей Павлович Перстнев — секретарем по идеологии, то есть, третьим человеком в местной партийной цитадели. А там, глядишь, пока суть да дело и обещанное ему кресло в Москве освободится. Однако горкомовские командиры, руководствуясь принципом "Отец за сына отвечает", отреагировали на школьное ЧП молниеносно и неумолимо: разжаловали Алексея Павловича и отправили его в штрафную в данной ситуации роту, носящую скучное имя отдела культурно-просветительской работы горисполкома — адского местечка, как, шутя, говорил Толик в детстве. Потому что, если горисполком, — значит, будешь гореть с полком. А вот райисполком — райское местечко: и для тебя, и для полка.

Не поверило, стало быть, начальство Алексея Павловича в то, что фильм про Рэмбо — это методический материал. Кресло товарища Перстнева в отделе пропаганды и агитации горкома партии занял тот самый красноухий Жорик, которого товарищ Перстнев в свое время перетащил из комсомольского палаццо к себе под крыло. Столичный обкомовский покровитель Алексея Павловича, услышав о скандале с отцом и сыном Перстневыми, тут же отрекся от своего недавнего протеже, попросив Перстнева впредь его не беспокоить. Тем более, что обкомовец уже пресытился интрижкой с супругой Алексея Павловича и обзавелся новой любовницей — помоложе и побойчей в постели. Так закатилась путеводная звезда товарища Перстнева, что так долго манила и вела его к хрустальным дворцам и золотым ларцам. Сброшенный на низшие ступени номенклатурной лестницы Алексей Павлович был уязвлен и разочарован, но рук не опускал и сына, которому был готов простить и не такое, ни в чем не винил.

Исключенный из школы Кол Мартьянов направил свои стопы 44-го размера в ПТУ — к несказанной, надо отметить, радости тренера волейбольной секции, увидевшего в школьной драме своего лучшего блокирующего не похоронные кресты, а бодрые плюсы: отныне никакая учеба не могла помешать Колу полностью посвятить себя тренировкам и соревнованиям.

Толик Топчин без новых происшествий и даже без "троек" закончил школу, получил весьма благопристойный аттестат, однако на вступительных экзаменах на факультет журналистики МГУ не добрал одного балла. Хотя, как зло говорила матери Толика мама также провалившейся на экзаменах абитуриентки из Калинина, дело вовсе не в баллах, и понятие "приемная комиссия" подразумевает прием денег, а не чего-то там еще. Тем не менее, Толик все же стал студентом главного вуза страны, поступив на заочное отделение журфака. Учебу он совмещал с работой внештатного корреспондента газеты "Молодой ленинец", где начал публиковаться еще до поступления в вуз, пописывая по заданию редактора заметки о спортивной и культурной жизни города, а позже — о молодых ударниках социалистического труда и о горячей поддержке городской молодежью политики перестройки и гласности в стране. Среди заочников Толик заслуженно считался одним из лучших студентов, и спустя год ему, с помощью влиятельных знакомых матери, удалось, досдав разницу в программах, перевестись на дневное отделение и перебраться в Москву.

Отец, который, казалось, только этого и ждал, тут же развелся с матерью и женился на своей младой подруге. Мать осталась в опустевшем доме одна. С отцом они отныне встречались лишь в тех случаях, когда Толик приезжал из Москвы на выходные или каникулы. Видимо, боясь, что мать откажется брать у него деньги, отец всякий раз совал освященные ленинским профилем бумажки в руки сыну, провожавшему его после совместного ужина трех людей, которые когда-то были единой семьей. Большая часть бумажек предназначалась матери, меньшая — лично Толику. "На всякие глупости их только там в Москве не транжирь, — предостерегал отец. — Главное — питайся хорошо". Голодать и отказывать себе в прочих удовольствиях студенческой жизни, тем более, в глупостях, Толик, естественно, не собирался, однако просаживал на них далеко не все отцовские пожертвования. Половина полученной от родителя суммы регулярно тратилась на приобретение американских долларов у "черных" менял, с которыми его свели искушенные однокурсники и которых можно было найти буквально в двух шагах от здания журфака — у Манежа, "Националя" или "Интуриста". На сленге студентов этот валютный треугольник назывался "МаНИ" — по аналогии с английским money. Заокеанские money-мани Тэтэ хранил у сестры, к тому времени ставшей аспиранткой и замужней женщиной. Сестру, правда, пришлось долго уговаривать спрятать у себя в жилище жестяную банку из-под печенья со сладкими мечтами Толика об Америке. "Ты рехнулся?! — пришла в ужас сестра, услыхав в первый раз просьбу брата. — Это же запрещено законом!". "Не бойся, теперь за это уже не расстреливают, — успокоил Толик. — И в тюрьму не посадят, если никому об этом не проболтаешься — ни родителям, ни мужу своему". — "Но зачем тебе валюта?!". — "Зачем человеку деньги?.. Действительно, зачем? Чтобы как-то дотянуть до наступления коммунизма, когда все будет бесплатно". — "Толик, не паясничай! Я тебя абсолютно серьезно спрашиваю: зачем тебе валюта?". — "Для самоутверждения. Тварь я дрожащая или, в конце концов, право имею? Право покупать валюту. Ну, шучу, шучу, Тань!.. Валюта всегда может пригодиться. Сама подумай: если ее продают, пусть и тайно, значит, на что-то она годна. Вдруг получится в валютную "Березку" просочиться. Или того больше: за границу поехать. Вот когда вернусь оттуда с подарками в чемоданах, карманах и за щеками, тогда, поди, не будешь спрашивать: на что мне нужна была валюта? Тань, ну очень прошу тебя, спрячь