наткнуться одноклассников, и засел за низеньким дощатым домиком на дворовой детской площадке. Из домика, холодного и темного, доносился запах мочи, но Толик продолжал сидеть. Лучшего места для наблюдения во дворе не было. Невидимый во мраке Толик следил за тем, как группки его запоздавших школьных товарищей, возбужденно переговариваясь, влетали в Костин подъезд. Вот это, похоже, были Змей, Макс Дыба, Ленка Ворожеина… В освещенном проеме кухонного окна мельтешили чьи-то силуэты. Вон Венька вроде показался. Толик пригнул голову еще ниже. Почти так же он прятался от отца и его подружки 7 ноября в сквере возле кинотеатра. Тогда преступником был отец, сейчас — он сам. Но все время прятаться приходится ему…

В квартире Княжича, меж тем, царили суматоха и беспорядок, как в любом доме, переживающем новоселье, ремонт или минуты расставания с теперь уже бывшими хозяевами. Платяной шкаф, распахнув дверцы, печально демонстрировал гостям свое пустое, будто кошелек бедняка, содержимое. С тонкой перекладины на дверце одинокой лианой свисал бархатный пояс от женского платья. У подножия шкафа толпились уже упакованные чемоданы с раздутыми от непомерного количества проглоченных вещей боками, набитый туристический рюкзак Кости, перетянутые бельевыми веревками картонные коробки от пылесоса и телевизора, хотя сам телевизор, как ни в чем бывало, стоял на своем законном месте. Школьники то и дело спотыкались о коробки, вызывая их протестующее утробное звяканье. Дочки-близняшки, разгоряченные и взбудораженные наплывом гостей и предвкушением завтрашнего путешествия на поезде, завязывали бант на толстой шее соседского кота. Коту, судя по его сонной морде и полуприкрытым топазовым глазищам, было все равно. Жена Княжича сновала вокруг стола в зале, подливая гостям чай. На столе, словно помятые, растерзанные цветы с оторванными лепестками, возлежали останки двух тортов "Ленинград". Стульев и табуреток на всех гостей не хватало, но никто и не думал садиться. Школьники с чашками и ломтями торта в руках, окружив учителя, забрасывали его вопросами. "Так ради кого же вы нас все-таки бросаете, Константин Евгеньевич? — спросил Дыба. — Куда уезжаете-то?". — "В Читу. А потом еще от Читы на автобусе часа три ехать. У меня там, в Читинской области, друг живет, однокурсник мой бывший по пединституту. Сейчас замдиректора техникума. Предлагает мне поработать у него преподавателем. "А не захочешь в техникуме, — говорит, — неподалеку военная часть расположена, поселок для семей офицеров. Там тоже учитель нужен". В общем, на месте разберусь, что выбрать". — "В Читу? Ничего себе! Это ж сколько ехать до Читы?". — "Четыре с лишним дня на поезде". — "А вы на поезде?". — "Да". — "А почему не на самолете". — "Не получилось на самолете". — "Четыре дня!.. Это ж свихнуться можно! Корни в вагонную полку пустить!". "Да ладно — "свихнуться"! — передразнила Дыбу девочка из восьмого класса. — Наоборот, это же здорово! Почти всю страну можно в окно увидеть, столько всего красивого, правда, Константин Евгеньевич?". — "Правда". "Но, Константин Евгеньевич, это же глушь какая!", — не унимался Дыба. "То, что от Москвы дальше, чем на сто километров, то, непременно, глушь?", — уточнил Костя. — "Ну, да. Кроме Ленинграда, конечно. Кстати, Серый, дай-ка мне еще кусочек "Ленинграда"…". "Напрасно ты так, Максим, — про глушь и не глушь, — укоризненно улыбнулся Княжич. — Москва, безусловно, мозг и сердце России, но кровь и мышцы России — по ту сторону Уральских гор, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке. Там легкие России, наконец: я имею в виду сибирские леса. Какие же там леса!.. Дух захватывает, в прямом и в переносном смысле! При всем великолепии подмосковной растительности с тамошними лесами ее и сравнить нельзя". "А где вы там жить будете?". — "В общежитии, я думаю". — "А эту квартиру кому оставляете?". — "Никому. Соседи за ней пока присмотрят, а там видно будет". "А почему вы уволились из нашей школы?". Этот вопрос прилетел откуда-то из-за спин парней-старшеклассников, стоящих к Косте ближе всех. Все замолчали, и даже Венька перестал жевать. Молчал и Костя. "Директриса вас выжила?", — набыченно спросил Дыба. — "Не надо так говорить про Елену Геннадьевну. Она хороший педагог и хороший человек. Никто меня не выживал. Я сам захотел что-то изменить в своей жизни". — "Повернуть ее вспять, как сибирские реки?". — "Можно и так сказать. Нельзя долго сидеть на одном месте. Жизнь человеческая слишком быстротечна, поэтому надо спешить впитывать новые впечатления, новый опыт, новые знакомства. Тем более, в такой красивой стране, как наша". — "Ага, Константин Евгеньевич, а тогда в походе вы другое утверждали!.. Помните, когда мы осенью в поход ходили? Тогда Толик Топчин еще сказал, что у деревьев самая скучная жизнь: все время на одном на месте. А вы сказали, что в этом есть особая прелесть — быть на том месте, куда тебя судьба поставила. А сейчас что?". — "Выходит, Толя, был прав, а я сейчас сам себе противоречу. Я вообще натура — противоречивая". — "Эх, Константин Евгеньевич, лучше бы вы изменили свою противоречивую жизнь годика так через полтора. Мы бы к тому времени хотя бы успели школу закончить. Ведь лучшего учителя, чем вы, у нас уже не будет…". — "Спасибо. Вы тоже — мои лучшие ученики. Все. И те, кто пришел сегодня, и те, кто не смог придти". — "Но вы вернетесь, Константин Евгеньевич? Когда-нибудь вернетесь к нам? В наш город?". — "А ты хочешь, чтобы я вернулся?". — "Очень хочу!". "Почему только он? Я тоже хочу!.. И я!.. И я!.. Мы все хотим!", — пронеслось по комнате. "Ну, если вы все хотите, тогда, я, безусловно, вернусь", — пообещал Костя. — "Когда?". "Через восемь дней! — выкрикнул Змей. — Четыре дня — до Читы, четыре — обратно!". "Нет, Сергей, думаю, что не так скоро", — засмеялся учитель. — "Но даете слово, что вернетесь?". — "Даю!" (Костя торжественно поднял ладонь кверху). — "Ура!".

Вырвавшийся из форточки победный вопль заставил вскинуть голову сидящего во дворе Тэтэ. Почему "ура"? Чему они радуются? Что у них там творится? Во дворе стало совсем зябко, но он все сидел и сидел за зловонной детской избушкой. Зачем он сидел, чего ждал — Толик и сам не знал. Может быть, ждал, когда все школьники разойдутся по домам, и тогда он поднимется к Косте и скажет… Ну, хоть что-нибудь скажет. Хотя бы "До свидания". Но время шло, а никто из Костиных гостей и не собирался расходиться. А вот самому Толику пора уже было чапать восвояси. После всех школьных ЧП и внутрисемейных потрясений родители в ультимативной форме запретили ему поздно возвращаться домой. Сегодня он отпущенное ему время уже просрочил. Опять, значит, будут крики и ругань… Толик вздохнул, встал, постучал ботинками друг