было бы. А теперь у него свои отель и казино в Лас-Вегасе, не считая телерадиокомпании. Мало того, именно он снял фильм «Месть подаётся холодной» и написал несколько сценариев. А ведь прибыл в Америку весной тридцать восьмого без гроша в кармане!

— Мы тоже с женой и шестилетним сыном приплыли, имея на руках лишь сотню долларов, — усмехнулся писатель. — Пришлось бежать из охваченной антисемитскими настроениями Европы.

— К счастью, в Америке никто в паспорт не заглядывает, здесь настоящий Вавилон, — сказал Вержбовский. — Так вот, Ефим Николаевич — настоящий уникум, за что ни возьмётся — тут же всё превращается в золото. А ещё он настоящий храбрец…

— Виктор Аскольдович, право, прекращайте! Вы будто перед сватами невесту расхваливаете…

— Да что ж тут такого, Ефим Николаевич?! Как есть всё ваши заслуги, я ничего не преувеличиваю.

— Нет, в самом деле, вы довольно любопытная фигура, — вставил Набоков. — И швец, и жнец, и на дуде игрец, как говорят в России. Наверное, вы не обременены семьёй, если у вас на всё хватает времени…

— Это так, пока пребываю в статусе холостяка, — согласился я, невольно вспоминая Варю.

— Позвольте полюбопытствовать, Ефим Николаевич, о чём пишете?

— Вы слышали о недавно переведённых «Откровениях Будды»?

— Да, что-то такое слышал…

— Если в двух словах, то в этих «Откровениях» описывается будущее, в котором европейские страны под наплывом исламских иммигрантов объединяются в так называемый Европейский халифат. На этой истории и основана моя книга, написанная в новом жанре — антиутопия. Главная героиня — девушка, русская по рождению, которая ведёт свою войну с лидерами мусульманского мира. В общем, драматическая история. Большего пока, к сожалению, рассказать не могу. А вы над чем работаете, если не секрет?

— После «Подлинной жизни Себастьяна Найта» взял паузу. Много времени приходится отдавать преподавательской деятельности, нужно содержать семью.

— А у меня в загашнике есть одна любопытная и даже в чём-то провокационная история, которую мне рассказал один мой знакомый. Он пребывал в изрядном подпитии, а то бы вряд ли в таком признался… Я её никогда не напишу, а вот вы с вашим талантом могли бы попробовать.

— Провокационная, говорите? — оживился писатель.

— Угу, самая что ни на есть, и, чтобы такое написать, нужна определённая смелость. Так вот, мой знакомый признался, что испытывает тягу к девочкам-подросткам, которых называет нимфетками. То есть своего рода маленькими нимфами. Будучи литератором, он после развода приезжает поправить душевное здоровье в маленький городок в Новой Англии, снимает комнату у тридцатипятилетней вдовы, которая одна воспитывает двенадцатилетнюю дочь, назовём её Долорес. Нашего героя поражает её внешнее сходство с девочкой, в которую он был влюблён в детстве и умершей от болезни. Вдова влюбилась в постояльца, и они, пока дочка находится в летнем лагере, заключают брак. На это он пошёл исключительно ради того, чтобы находиться рядом с Долорес. При этом ведёт дневник, где описывает свои чувства к падчерице. Новоиспечённая жена прочитывает этот дневник, устраивает скандал, бежит на почту с письмами для родни и дочери, но попадает под машину и погибает…

Я вёл рассказ ещё минут пять, напрягая память и пытаясь изложить всё в как можно более сжатом виде.

— Поразительно! — всплеснул руками Владимир Владимирович, лишь только я закончил рассказ. — Поразительно, у меня ведь есть повесть «Волшебник», с сюжетом, в чём-то схожим с тем, что вы мне рассказали. Вы не читали её?

— К сожалению, пока нет.

— Почитайте, вы сами увидите сходство… Но ваша история, вернее, история вашего знакомого куда интереснее. Вера, запиши, пожалуйста, рассказ Ефима Николаевича, пока не забыла, а мне уже нужно идти к людям.

— Да, господин Набоков любезно согласился выступить сегодня перед русской публикой, — вставил Вержбовский, — с одной из лекций о русской литературе, которые читает для воспитанниц женского колледжа Уэлсли.

— Это будет не совсем лекция, — чуть поморщившись, поправил его Набоков. — Скорее, диалог между мной и слушателями. Кроме того, я расскажу о своих книгах, о том, что хотел донести до своего читателя. И объясню, почему не хочу возвращаться в СССР, несмотря на настоятельные просьбы и обещания создать мне все условия для жизни и творчества. Во всяком случае, высказанные до начала войны.

— Почему же? — непроизвольно вырвалось у меня.

— То, что там происходит, кажется мне иллюзорным, какой-то фантасмагорией. Революция привела к вырождению великой русской культуры. О чём я, по-вашему, буду писать, если, предположим, всё-таки вернусь на родину? О любви между ткачихой и сталеваром, как они между свиданиями перевыполняют план? Да я лучше снова уйду в энтомологию и сутки напролёт буду проводить в полях за ловлей бабочек, нежели унижаться в своём творчестве… Кстати, приглашаю и вас на своё выступление, если не слишком торопитесь.

— С удовольствием!

Два часа спустя я сердечно попрощался с Вержбовским, раскланялся с Набоковыми и медленно побрёл в сторону отеля, надеясь попозже поймать такси. На часах было одиннадцать вечера, город сиял огнями, а мне хотелось немного прогуляться по вечернему Нью-Йорку, прежде чем я попаду в свой номер и улягусь спать.

Погулял… И вроде бы район более-менее приличный, а гляди ж ты, нарисовались трое молодых оглоедов явно криминальной внешности. И вели себя на удивление нагло, хотя невдалеке и люди ходили, и автомобили ездили.

— Эй, мужик, притормози. Есть сигаретка?

Как же всё это знакомо по лихим 90-м! Я аж едва не прослезился от нахлынувших воспоминаний.

— Не курю, молодые люди, — отвечаю с ленцой, — и вам не советую губить своё здоровье.

— Слышь, ты о своём здоровье лучше подумай. Прикид у тебя солидный, наверняка и в кошельке кое-что завалялось.

— Очень даже может быть… Хм, действительно завалялось.

Я демонстративно раскрыл кожаное портмоне, вытащил на свет божий стопку купюр разного достоинства и убрал обратно. Даже в сумраке был видно, как алчно загорелись глаза у парней. Но моё спокойствие их явно сбило с толку.

— Ты это, мужик… Поделиться бы надо, по справедливости.

— Так возьмите.

Я протянул портмоне и, когда явно главный в этой троице попытался вырвать его у меня, резким движением ударил этим портмоне по глазам парня.

— Твою мать! — отпрянул тот, со всхлипом схватившись за лицо.

И пока он и его товарищи пребывали в кратковременном шоке, я принялся за дело. На всё про всё ушло не больше двадцати секунд, по истечении которых ребята приняли горизонтальное положение и явно не спешили переходить в другую плоскость.

Есть ещё порох в пороховницах, хотя то, что я слегка запыхался, мне не очень нравилось. Нужно по возвращении в Лас-Вегас поработать над выносливостью, а то уже и утренние пробежки почти забросил.