Шрифт:
Закладка:
«А она ничего, — думал между тем нарком, — не похожа на всех этих актрисулек с апломбом. Есть в ней что-то… что-то натуральное, живая красота. Жаль, не подкатишь, могут случиться большие проблемы. Этот Сорокин тот ещё тип, ни перед чем не остановится. Конечно, мои орлы с ним справятся, если что, но Кобе не понравится, он считает этого американца ценным кадром. А я с ней поразвлёкся бы…»
— Чай будете? — неожиданно как ни в чём не бывало спросил Берия.
— Чай? — Варя пожала плечами. — Не знаю.
— Какая-то вы пугливая, Варя Мокроусова, — с лёгким намёком на улыбку произнёс нарком, поднимая трубку телефона. — Товарищ Саркисов, распорядитесь, чтобы нам чай организовали… Итак, догадываетесь, по какому поводу я вас сюда пригласил?
— Нет… Никак нет, товарищ Берия! — встала с места Варя, одёргивая кофточку.
— Сядьте, и не нужно меня так бояться, я вас не укушу.
— Да я и не боюсь, товарищ Берия, — снова пожала она плечами. — Привыкла в партизанском отряде, там же полувоенное формирование, у товарища Медведева такая дисциплина — не забалуешь.
— Ну, здесь не армия и не партизанский отряд, так что можете расслабиться. Я тут ознакомился с вашим досье, — он взял в руки средних размеров папку, — иу меня сложилось о вас самое благоприятное впечатление. Похоже, вы состоите из одних плюсов, а значит, мы можем на вас рассчитывать и в дальнейшем.
Принесли чай с дефицитными в военное время печеньем и конфетами. Варе очень хотелось тут же схватить конфету, снять обёртку и отправить сладость в рот, но она сумела сдержать себя.
— Кушайте, не стесняйтесь, — кивнул Берия, и слово «кушайте» прозвучало у него как «кюшайте».
Сам же подал пример, и только после него Варя решилась взять одну конфету. Откусив от неё, она испытала настоящее блаженство от давно забытого вкуса шоколада, с трудом удерживаясь, чтобы не закрыть глаза и не застонать. Но от пытливого взгляда Берии и это не укрылось, он про себя усмехнулся, а вслух сказал:
— Как вы смотрите на то, чтобы поработать на благо родины за границей?
Варя едва не поперхнулась последним кусочком конфеты, но всё же проглотила его и переспросила чуть дрогнувшим голосом:
— За границей? В Германии? Я знаю немецкий не так хорошо, но…
— Нет, намного дальше. Я хочу услышать ваше принципиальное согласие.
— А-а-а… А что нужно делать?
— Ничего особенного. Изображать верную жену одного человека, который уже не первый год работает на нашу разведку.
— Но я не могу! — Не сдержавшись, снова вскочила Варя, щёки её заалели. — Товарищ Берия, я не могу изображать жену, а вдруг придётся… придётся ложиться в постель?! У меня есть жених, как я после этого буду смотреть ему в глаза?
— Да сядьте вы уже, — поморщился нарком. — Ишь, как её задело… Если родина прикажет, ляжете и в постель, товарищ Мокроусова. Да только изменять никому не придётся, потому что мы вас собираемся направить в Соединённые Штаты к вашему жениху Ефиму Николаевичу Сорокину.
Несколько секунд Варя молчала, переваривая услышанное. А затем неконтролируемая улыбка озарила её лицо.
— Что же вы сразу не сказали, товарищ Берия?..
— Хотел посмотреть на вашу реакцию. Вижу, теперь вы вроде не против?
— Если вы дадите такой приказ, я его конечно же выполню. — Девушка уже не улыбалась, но глаза её лучились счастьем.
— Считайте, вы его получили. Товарищ Сорокин — весьма ценный для нас агент, однако его холостяцкий образ жизни в обществе, где приветствуются семейные ценности, выглядит подозрительно. Вы же с ним, насколько я знаю, собрались жениться после войны, теперь же у вас появилась возможность не откладывать это дело.
Варя попыталась представить, как это — быть мужем и женой, хотя воображала себя в роли жены с того самого дня, когда дала Ефиму своё согласие и когда между ними случилось ЭТО. Но получалось у неё плохо, вернее, она почему-то ставила себя на место своей матери, может, потому, что этот пример большую часть её биографии стоял у неё перед глазами. Ей казалось, что это — жизнь без секса, да и без большой любви, построенная скорее на привычках и взаимном уважении. Но с ней такого не будет! В смысле, уважение, конечно, будет, но вдобавок и то, что ей так понравилось в день его отлёта на Большую землю. И будет ЭТО каждый день!
— Как у вас с английским? — вырвал её из раздумий Берия. — Не очень? Даю вам три месяца на то, чтобы выучить язык, хотя бы до более-менее приемлемого уровня. Заниматься будете с репетитором каждый день по несколько часов, кстати, настоящая американка, поставит вам такой акцент, что сойдёте за уроженку какого-нибудь Техаса. А с вашей новой легендой вас познакомит товарищ Ковтун Леонид Андреевич, вас к нему проводят. Он назначен вашим куратором. И нужно будет кое-какие бумаги подписать, это тоже у Ковтуна. А теперь можете быть свободны. И конфеты возьмите с собой. Не стесняйтесь, я вижу, они вам понравились.
Проводив гостью, Лаврентий Павлович вновь взялся за телефон:
— Соедините меня с Первым.
Прошло меньше минуты, и в трубке раздался хорошо знакомый голос:
— Здравствуй, Лаврентий, что у тебя?
— Только что поговорил с Радисткой. Она согласна лететь в Америку.
— Это хорошо… Но ты знаешь, что объект Сорока находится под наблюдением людей из Бюро. Появление рядом с нашим агентом нового лица может вызвать у них подозрение.
— На этот счёт мы отработали серьёзную легенду. Но если Радистка будет близка к провалу, придётся её ликвидировать… Если, конечно, вы дадите добро.
На том конце провода долго молчали, затем наконец ответили:
— Согласен. Только если до этого дойдёт, Сорока не должен догадаться, кто убрал его женщину.
— Всё будет чисто, товарищ Первый, но надеюсь, до этого всё же не дойдёт.
— Мистер Бёрд, позвольте выразить восхищение вашей книгой. Я получила истинное наслаждение, пока я её перепечатывала.
Хрупкая машинистка с большими очками в половину её миниатюрного личика протянула мне пухлую папку, которую я и сам принял не без благоговения. Как-никак первая моя и, может, не последняя книга. Пока в виде двухсот сорока пяти машинописных листов (плюс второй экземпляр из-под копировальной бумаги), которые, надеюсь, вскоре превратятся в полноценное издание в приличном
