– Чего так бензином в избе пахнет? – спросил он недовольно и закашлял.

– А мы, дедушка, канистры с бензином в подпол приволокли. Двадцать штук. Четыреста литров.

– Зачем, твою мать?

– Чтобы поджечь, если милиция или «комитетские» придут с обыском.

– Спалишь пятьдесят миллионов?

– Вместе с твоим домом.

– А где ж мне жить? На двадцатку долго на улице не проживешь.

– Это не беспокойся, Иван Борисович. – Андрей сунул руку во внутренний карман пиджака и достал две пачки сиренево-серых двадцатипятирублевок. – Здесь пять тысяч. Дом можно купить в Константинове тыщи за две. Но деньги для страховки. Если будем палить дом, я вернусь и построю тебе новый с теплым толчком и горячей водой. Дед взял пачки денег и сунул их под тулуп, что лежал сверху на печи.

– А если милиция придет, зачем деньги-то палить? – вновь поинтересовался старик.

– Есть такая статья уголовная – девяносто третья «прим». Если прихватят хоть с десятью тысячами и не сможешь сказать откуда, расстрел.

– Господи, надо же, с кем связался, – прошептал дед и перекрестился на иконку в красном углу.

– Я утром уеду, у тебя останется пацан. Поживет неделю-другую. Если придут с обыском, он запалит бензин, чтобы деньги сгорели. Нет денег, нет и статьи. Понял?

– Понял. Тогда хер с ним. Давай спать.

Дед полез на печь, Андрей лег на скамейку, положив под голову свернутое пальто. Ходики тихо постукивали на стене. Андрею не спалось.

– Иван Борисович, ты же восемнадцатого года рождения. Есенина живого видел?

– И видел и слышал. Я совсем пацаном был, когда после смерти Ленина он приехал домой. Приехать-то приехал, а дома нет. Сгорел вместе со всем селом. Есениным еще повезло. Дом сгорел, а сарай остался. Лето было, он в нем и жил.

– Как он, после Америки – и в деревню?

– А чего – Америка? Хорошо бы там было, не вернулся. Как сейчас помню. У нас в семье корову держали, так он ходил к нам за молоком. Потом попросил, чтобы я кувшин таскал. Я и таскал по утрам. В селе никого не осталось – все погорели и разъехались. Только мы, Голицыны. Нам ехать некуда.

– Какой он был – Есенин? – Андрея потянуло на лирику, спать по-прежнему не хотелось.

– Мужик как мужик. Пожил недолго и уехал. Я и не знал, что он такой знаменитый. Через год снова вернулся. Я опять к нему. С кувшином молока бегал. Он все что-то писал в тетрадке. Даже спрашивал – нравится рифма или нет?

– Что за рифма? – спросил Андрей.

– Он стихи сочинял, прямо при мне.

– «Не жалею, не зову, не плачу»?

Дед Иван не сразу ответил и вдруг начал читать:

Отговорила роща золотая

Березовым, веселым языком,

И журавли, печально пролетая,

Уж не жалеют больше ни о ком.

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник -

Пройдет, зайдет и вновь покинет дом.

О всех ушедших грезит конопляник

С широким месяцем над голубым прудом.

Стою один среди равнины голой,

А журавлей относит ветром в даль,

Я полон дум о юности веселой,

Но ничего в прошедшем мне не жаль.

Не жаль мне лет, растраченных напрасно,

Не жаль души сиреневую цветь.

В саду горит костер рябины красной,

Но никого не может он согреть.

Не обгорят рябиновые кисти,

От желтизны не пропадет трава,

Как дерево роняет тихо листья,

Так я роняю грустные слова.

И если время, ветром разметая,

Сгребет их все в один ненужный ком…

Скажите так… что роща золотая

Отговорила милым языком.

– Как ты запомнил?

– Это уже после того, как его грохнули в Ленинграде, я книжку купил и выучил. Этот стих он здесь, в сарае, и написал.

Андрей не стал продолжать разговор. В кромешной темноте избы ему вдруг ясно представилась и роща золотая, и «костер» рябины красной. Он провалился в глубокий сон. Ему снилась Раиса Максимовна, обнимавшая кудрявого поэта. Над ними в полный рост стоял Михаил Сергеевич и повторял как заклинание:

– Раиса, ты делаешь ошибку. У нас дочь. Будь сдержанней. Давай все обсудим. Раиса, ты делаешь ошибку. У нас дочь. Будь сдержанней…

В какой-то момент Горбачев отвернулся от Раисы Максимовны и Сергея Есенина. Его взгляд остановился на Андрее, и он говорил уже ему:

– Ты делаешь ошибку, у тебя наша дочь. Будь сдержаннее, будь сдержаннее. Участники банды задержаны. Участники банды задержаны…

Его прошиб холодный пот. Голос принадлежал явно не Горбачеву. Работало радио. Черный приемник висел на стене. Андрей открыл глаза и увидел деда Ивана. Он сидел за столом и внимательно слушал радио.

– О чем это? – спросил Андрей, вставая с лавки.

– Каких-то мужиков милиция задержала. Ехали в автобусе, полном денег.

– Где ехали? – Андрей облизнул пересохшие вмиг губы.

– По дороге на Ленинград. У них чего – бензина не было? – ехидно спросил старик. – Чай будешь?

– Вы, товарищ Голицын, все помните? Я убегаю, у тебя поживет мой парень. Держись, я все разрулю.

Он надел пальто и выбежал из дома. У двери стоял крепкий пацан, Андрей кивнул ему на дверь и вышел за калитку. До стоянки автобусов было несколько сот метров. Он быстро пошлепал до «Икаруса», измазав ботинки в грязи. Водитель открыл дверь.

– Всем до свидания! Водила – на вокзал, раздай пацанам билеты. Когда приедете в Рязань, все россыпью и поодиночке по домам и сидеть, пока не позову.

Он лихорадочно соображал. Возвращаться в Москву нельзя. Остается рвануть в Привольное, к Марии Пантелеймоновне. У нее есть АТС-1, можно будет поговорить с тестем, что-то придумать. Он дошел до остановки рейсового автобуса Константиново – Рязань и через два часа был на железнодорожном вокзале. Дальше электричкой до Тулы и поездом до Ставрополя. На следующий день он добрался до своей приемной бабки – баб-Вали. Не успела она налить ему с дороги борща, как в окно постучались и в дом без просу вошел мужчина в черном пальто и резиновых сапогах.

– Андрей Александрович, капитан госбезопасности Голубев. Служба охраны Марии Пантелеймоновны Горбачевой. Нам надо срочно переговорить.

– На выход с вещами? – вдруг пошутил Андрей, и баб-Валя всплеснула руками.

– Не обязательно. Можно без вещей.

Они вышли на летнюю застекленную веранду.

– Вас разыскивают сотрудники Ставропольского краевого управления МВД.

– Что случилось? – сделал удивленные глаза Разин.

– Это не моего