Шрифт:
Закладка:
— Это сколько же из меня воды выйдет? — спросил Ларик.
— А сколько надо, столько и выйдет. Если больше закажете, больше выжмем. Вы молчите лучше, я сам по коже вижу, когда хватит, не высушу больше, чем надо.
— Ты доверься. Он знает дело, — Самгин наблюдал, как Ларик ёжился под невесомыми прикосновениями раскалённых веников. Ларику казалось, что тело у него становится всё легче и легче, всё больше и больше, как надувающийся шарик. Пот тек непрекращающимися ручейками по всему телу.
— Вот, теперь мышцы ваши помнём, — в воздухе приятно и свежо запахло каким-то маслом, которое парильщик налил себе на руки из маленькой тёмной бутылочки.
Руки парня оказались на редкость сильными и мягкими, ухватистыми и ласковыми. Они прошлись по спине, плечам, ногам, разглаживая и привыкая к телу. Это было настоящее блаженство. До того Ларик ни разу не испытывал массажа на себе. После поглаживаний, началось разминание всех мышц по порядку, потом жесткие похлопывания, которые, казалось, выбивали из тела остающуюся жидкость и напряжение, тело захотело спать. Ларик закрыл глаза.
— Вы за двоих заплатили по полной, а за тех только за веник. А остальные как?
— Остальные? А если никто не заплатил, так и не переживай. Пусть они за тобой ходят. Завтра точно все придут. Кто не вмещается в график, посылай всех на*ер. Им сказано было, что ты сегодня работаешь. А они баб предпочли, вот и хорошо, не торопись. Нам сегодня на весь вечер на двоих тебя хватит. Или ты подкалымить ещё хотел?
— Да нет, наколымился за эти дни. Отдыхать буду, а то вся соль из меня вышла, только на вас и хватит.
— Ну и лады. Пойдёшь, отдохнешь, тебе там приготовили всё, как всегда. За стол приходи, послушать этого, — Самгин ткнул в бок почти уснувшего Ларика. — Ишь разморился. Ну что, живой он?
— Да, этот живой долго будет, одарила мать-её-природа. Сухожилия, как резинка тугая, мышцы — молотобойцем запросто работать может, хоть с виду и тощий. Не тощий он, просто тонкий и жилистый. Такие долго не устают. Ты где служил, музыкант?
— На крейсере, морская пехота, десант. Слыхал?
— Слыхал.
— А ты где служил?
— Да где я только не служил. И всё по баням, — Самгин и парень захохотали, как знающие нечто, что другим знать не положено. — Давай отдыхай, во второй раз я тебе кости промну, связки растяну малость, зарядкой-то перестал заниматься? Оно и видно, сразу дрябнет. Ладно, сегодня немножко поправим. Лежи, только не пережарься с непривычки.
— Ну что, Илья Сидорович? Вышел ваш коньячок? Вы так себе точно сосуды когда-нибудь посадите. Не буду я вас сегодня жарить, просто помассирую малость. Боюсь. На той неделе один откинулся прямо во время массажа. Это нам надо?
— Ты спец, ты и отвечай. Я полежал, давление вроде в норме.
— Я рисковать не буду. Сказал только массаж лёгкий — значит массаж лёгкий. Или другого вызывайте.
— Ты чего? Я же ничего, просто сказал…
— Ладно, расслабьтесь, голову ко мне лицом, чтобы видел, знаю я вас… — ворчливо прохрипел парень, начиная разминать с маслом покрытую уже приличным слоем жира спину Самгина.
В парилке стоял жар и тишина, только парильщик тяжело дышал, нежно массируя мышцы Самгину.
— Ты не спишь, часом? — Самгин поудобнее повернул голову к Ларику.
— Нет. Балдею. После такого даже не знаю, как петь получится?
— Не переживай. Получится. Нам спешить некуда. Тебя предупреждали, что на всю ночь у вас ангажемент?
— Предупреждали, только про парилку не предупреждали. И про бассейн тоже. Деморализовали вы моих мужиков.
— Да ни х*ра им не будет. Какой это мужик с горя повесился, свою красоту бабам показав? Это у них обоих, может, соловьиная песня была?
— Ну-ну! Соловьиная будет, если по пьяни кто-нибудь не расколется. Вот тогда уж будет им песня и соловьиная, и лебединая, и матерная, и сковородкой. Ещё и кликуху приклеят такую, что не отмажешься. Народ-то у нас — талантливый. Поэтичный.
— Эт-т точно, талантливый. Вот смотрю на тебя и себя вспоминаю. Такой же был. Поэзия, ети её мать, музыка-хумузыка, то-сё. Фигня это для жизни. Сколько не играл, не пыжился, а на носки шелковые заработать не мог, всё на жратву да на учёбу уходило. Потом завод. Самодеятельность. Любовь-морковь. Квартиры ждать несколько лет, общага с вонючими вёдрами в коридоре, это ещё счастье, что вообще получил угол свой. Беляши на солидоле.
— Ну, все так поначалу…
— Не знаешь, — не говори. Не все! — Самгин откинул простыню с лица и повернулся к парильщику, разминавшему ему икры ног. — Ладно, хватить меня мять, не девка, иди, свободен. Дай нам тут отдохнуть вдвоём, скажи, чтобы никого не пускали, пока не выйдем.
— Не заморитесь?
— Да иди ты на х*й. Не заморимся
— Я минут через десять приду проверить, — не обращая ни малейшего внимания на ругань и ворчание Самгина, проговорил парильщик и вышел, поставив веники в бочку с кипятком.
— Придёшь, придёшь, — садясь и переворачиваясь на спину, проворчал вслед ему Самгин. — И был я точно такой же, как ты. Война только закончилась, не участвовал, но отслужил. В институт поступил, в сельскохозяйственный, он тогда один у нас здесь был, на заочный. Подрабатывал, подпевал, играл и артиста из себя строил. Стихи писал. Мелодии. На гитаре брякал. А вот теперь ты мне слух услаждаешь. За бабло. Во-о-от! — как-то удовлетворённо и добродушно продышал Самгин, поглаживая себе круглый животик.
В принципе он очень неплохо выглядел для своих сорока пяти. Лицо выражало ту уверенность и силу, которая в мужчине ценится больше красоты. Да и черты лица у него были крупными, чистыми.
— Наверное, красивым был, — подумал Ларик глядя на раскрасневшегося, обливающегося потом Самгина. И руки у того были сильными, и бёдра ещё упругие. Голова была добротно туго и упрямо приделана к телу. Сало только начало нарастать на боках и животе. — А Леон при всём при том гораздо моложе выглядит, подтянутым и пружинисто-вальяжным а, ведь, они одногодки почти. И рядом с Настей он смотрится не
