решили обратиться в более высокую партийную инстанцию – в ЦК ВКП(б). Они отредактировали и дополнили, с учетом текущего момента, написанное ими 2 января в Василеостровский райком письмо и подали его на имя секретаря ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкова и заместителя начальника Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Ф. М. Головенченко[635], отвечавшего в ЦК за литературоведение и курировавшего Пушкинский Дом. Датируется оно самым концом января 1949 г., а неточности и многочисленные исправления пером по машинописи свидетельствуют о большой спешке, в которой готовилось объемное послание, занимающее 17 листов текста[636]. В отличие от письма в райком, в послании на имя Г. М. Маленкова на первое место поставлена не критика Л. А. Плоткина, а разоблачение сложившейся группы космополитов‐антипатриотов. В Москву письмо было доставлено с нарочным – Б. В. Папковский как раз был 31 января 1949 г. на приеме в ЦК по вопросу обстановки в Пушкинском Доме[637].

Удивительно то, насколько удачно для авторов должны были сложиться обстоятельства, связанные с политикой руководства страны, чтобы это письмо сыграло роль детонатора. Но случилось именно так: активная разработка «ленинградского дела» вместе с начавшейся антисемитской истерией обрекли этот смелый ход А. С. Бушмина на успех – «стенания борцов с еврейским засильем были услышаны»[638]. Именно это письмо стало причиной усиленного внимания Секретариата ЦК ВКП(б) к ленинградской филологии весной 1949 г., что предопределило и соответствующие оргвыводы. Приведем основные положения этого послания, сохраняющегося среди документов Секретариата ЦК:

«С чувством большой ответственности и надежды обращаемся к Вам, потому что положение, создавшееся в Институте литературы (Пушкинский Дом) Академии Наук СССР требует немедленного вмешательства руководящих центральных партийных органов (сигналы, подаваемые в РК и ГК ВКП(б), не дали решительных результатов). Нынешнее положение в Институте сложилось в течение десятилетий. Надо по-настоящему разобраться с явно антипартийной и антипатриотической позицией целой группы, которая стоит фактически у руководства Института последние 12 лет и которая тормозит развитие нашей науки. Наше сообщение имеет целью информировать ЦК ВКП(б) об обстановке в Институте и его деятельности. ‹…›

По благодушию академика Лебедева-Полянского, ослепленного лестью и подхалимством, в институте проводилась и проводится неправильная, антипартийная и антипатриотическая линия в направлении научной работы, в подборе и расстановке научных кадров. В этой обстановке прочно сложилась группа космополитов и формалистов, спаянная долголетними семейно-приятельскими отношениями, взаимным покровительством, однородным (еврейским) национальным составом и антипатриотическими (антирусскими) тенденциями. ‹…›

С начала революции и вплоть до 30‐х годов в стенах Пушкинского Дома руководящую роль играли открыто воинствующие идеалисты ‹…› До начала 30‐х годов реакционные космополиты и формалисты совокупно вели прямые атаки на марксизм (лидеры этого направления Эйхенбаум, Жирмунский, Гуковский и др.). После этого разбитый вдребезги идейно формализм и космополитизм как бы ушел в подполье и, меняя внешнюю окраску, дожил до наших дней, причем Институт Литературы оказался его основной цитаделью.

Прежде глава школы формалистов Эйхенбаум открыто заявлял, что “жизнь идет не по Марксу, тем лучше”, что “ничего конкретного о поэзии Лермонтова, как и о других литературных явлениях, Белинский сказать не умеет”, что русские неспособны самостоятельно создавать науку и занимаются только подражаниями Западу. Теперь Эйхенбаум не осмеливается высказывать подобных чудовищных утверждений, но осторожно и завуалировано воплощает их в своих “научных” трудах, таких как “Толстой и Поль-де-Кок” и книги о Толстом, в которых в корне извращается ленинское учение о Толстом. Эйхенбаум монополизировал в стенах института изучение наследства Льва Толстого и подготовку кадров по Толстому. Этим самым советскому литературоведению наносится очень серьезный ущерб. В своих работах о Лермонтове Эйхенбаум извратил творчество поэта, причем эти извращения в несколько смягченном виде повторил в комментарии к сочинениям Лермонтова в 1948 г. (см. журнал “Октябрь”, № 11 за 1948 г., статью “Лермонтов и его комментаторы”). В нашей прессе уже достаточно говорилось о космополитах школы Веселовского, основные представители которой вышли из школы формалистов. В институте они обильно представлены: Эйхенбаум, Жирмунский, Азадовский, Бялый, Гуковский и другие. Институт является средоточием эпигонов буржуазного литературоведения.

Группа космополитов и формалистов очень спаянно держится на основе национальной однородности. Этому способствовало и то, что, начиная с 1936 года и до сих пор, заместителями директора были Цехновицер, Дымшиц и Плоткин, люди однородной с группой национальности. Господствующая в Институте антипатриотическая группа укрепилась при попустительстве академика Лебедева-Полянского, не вникавшего по-настоящему в дела и редко бывавшего в институте. Она добилась того, что горьковское название “Институт Русской Литературы” было заменено в начале 1940 г. космополитическим – “Институт Литературы АН СССР”. Такое название космополитов‐формалистов вполне устраивало, так как позволяло обходиться без национальной русской и патриотической направленности в работе. Получилось чудовищное положение, при котором в СССР было упразднено название Института, призванного заниматься изучением великой русской литературы.

Безродные космополиты расставили свои силы так, что руководство институтом в целом и основными ведущими секторами оказалось в их руках:

1. Плоткин, и. о. директора института,

2. Мейлах, зав. отделом новой русской литературы,

3. Эйхенбаум, зам. зав. отделом новой русской литературы и председатель Пушкинской комиссии,

4. Жирмунский, зав. отделом западной литературы,

5. Азадовский, зав. отделом фольклора,

6. Гуковский, председатель комиссии по XVIII веку,

7. Берков, зам. председателя комиссии по XVIII веку,

8. Векслер, зав. аспирантурой института,

9. Шаргородский, зам. директора по адм. – хоз. части,

10. Израилевич, главбух института,

11. Фридман, секретарь дирекции,

12. Гринберг[639], зав. библиотекой,

13. Шульман, редактор издательского отдела,

14. Рабинович[640], зав. редакцией “Известия Литературы и Языка”.

Старшие научные сотрудники ведущего отдела новой русской литературы однородной национальности, а именно: Мейлах, Эйхенбаум, Гуковский, Берков, Бялый, Векслер, Лотман, и докторанты – Рейсер, Гинзбург, Бухштаб. Такой подбор и расстановка кадров является последовательным и продуманным осуществлением тенденции, проводимой Плоткиным и Ко в течение многих лет. И. о. директора (официально утвержден Президиумом АН СССР) Плоткин сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Заместителей директора по научной части он не держит, а ученый секретарь Городецкий ни во что не вмешивается и достаточно беспринципен для того, чтобы не мешать Плоткину.

Следует учитывать, что эта группа, применяя методы мимикрии (приспособления), создает картину полного благополучия для статистики и анкет. Кроме Плоткина и Мейлаха, которые не скрывают своей действительной национальности, все остальные, как то: Эйхенбаум, Жирмунский, Бялый, Гуковский, Векслер, Азадовский, за последние два года в анкетах пишут “русские” и отчеты Плоткина в Отделение Литературы и Языка и Президиум АН СССР вполне успокоительно действуют на людей, которые за сводками и цифрами не видят живых людей, а за словами не видят их дела, да и не стараются проникнуть в настоящее положение вещей. На деле получается, что внешне