«О самом Константине Дмитриевиче я мало что могу рассказать редакции. А вот зубы у него совсем плохие. Несмотря на его молодые годы, у него уже три вставных зуба, недавно пришлось заказывать две коронки».

Это писала его зубной врач.

Недельки через две после нашего телефонного разговора в редакцию пожаловал сам Константин Дмитриевич.

— Что вам от меня угодно? — спросил он, небрежно развалясь в кресле и закуривая. — С кем живу — мое дело, почему расхожусь — опять же мое дело.

Разговора у нас так и не получилось. Он начисто отказался сообщить, где работает и где сейчас обитает, и ушел, ругаясь и почему-то обещая стереть меня в придорожную пыль.

У меня не осталось ни малейшего сомнения, что этот молодой человек был лживым, распущенным и циничным. Мне теперь нужно было узнать, что он представляет собою на производстве, в коллективе.

Я позвонил Ивану Яковлевичу Ямскому, спросил, где работает его зять.

— Не знаю, не знаю, — последовал ответ, — возможно, даже нигде. Ведь он тунеядец, жил за наш счет.

Тогда я связался по телефону с уральским городком и попросил помочь мне узнать прежнее место работы К. Д. Отоколенко.

— Наведите, пожалуйста, справки, — попросил я.

— Наводить справки мне не потребуется, — усмехнулся секретарь. — Этого человека я хорошо знаю. В прошлом году мы исключили его из комсомола за бытовую распущенность. О нем был написан фельетон в нашей газете. Но вот что странно. Работал он техником в радиоателье без году неделю. И вдруг один ваш московский институт срочно потребовал откомандировать его в столицу. В институт написали, что тут явная ошибка: Отоколенко никаким специалистом не является. Он халтурщик да к тому же пьяница и распутник. А институт упорствовал: «Шлите к нам Отоколенко, и все. Мы сами знаем, кто нам требуется».

Я договорился с секретарем, что он возьмет в ателье всю переписку с институтом и переправит нам в редакцию. Как я и ожидал, оба письма в ателье были подписаны заместителем директора института И. Я. Ямским.

Я сразу же поехал в институт и поднял книгу приказов. Конечно же, Отоколенко никогда в штат института не зачислялся. Да и что было делать никудышному радиотехнику в учреждении, занятом проблемами синтетических материалов? Иван Яковлевич, используя свое служебное положение, устроил зятю липовый перевод, хотя был прекрасно осведомлен, кем был на самом деле этот субъект…

Истекал четвертый месяц, как я занимался семейным конфликтом, и можно было уже говорить, что материал в достаточной степени изучен и проверен. Теперь я имел полное моральное право писать. Но о чем, собственно, писать? О легкомысленных знакомствах на курорте? О должностном преступлении тестя? О неблагодарности зятя?

Словом, был материал, была история, в которой каждый участник был по-своему виноват. Что же делать? Воздать должное каждому. Но фельетон не терпит половинчатости. Он должен быть целеустремленным, целенаправленным. Фельетон должен быть озарен какой-то большой, глубокой идеей.

А вот идеи-то и не было…

Материал пролежал у меня в папке еще два месяца, и, возможно, фельетон о хитром инженере Ямском, легкомысленной Галине и откровенном пошляке Константине Дмитриевиче никогда бы не увидел света, если бы в редакцию не обратилась с жалобой на своего мужа Лидия Ивановна Раззуваева. С ее слов выходило, что гражданин Раззуваев — отпетый тунеядец, валютчик, прохвост и просто бандит с большой дороги. Лидия Ивановна долго перечисляла всякие другие пороки своего мужа, которых с лихвой хватило бы на всех обитателей большой уголовной тюрьмы.

— Надеюсь, вам теперь все ясно? — спросила она, когда закончила свой рассказ.

— Нет, не все, — ответил я. — Не ясно, почему об этом вы решили рассказать только сейчас.

Лидия Ивановна от души рассмеялась.

— Какой же вы, право, странный! Зачем же мне было идти в редакцию, когда Вадим Борисович жил со мной?..

И вот в беседе с Лидией Ивановной Раззуваевой у меня и родилась идея, которой мне не хватало. Эта идея нашла свое выражение в заголовке моего фельетона, который назывался:

КАМЕНЬ ЗА ПАЗУХОЙ

Дверь шумно отворилась, и на пороге появилась полная, пестро одетая женщина. Она топнула ногой и строго спросила:

— Чего же вы ждете? Почему до сих пор не опубликован материал об этом прохвосте Раззуваеве?

«Об этом прохвосте Раззуваеве» мы слышали первый раз в жизни.

— Очень мило! — всплеснула руками посетительница. — Так вы, значит, не знаете, что этот Раззуваев собрался упрятать в психиатрическую больницу родную мамашу? Значит, вам не известно, что он поклялся уморить голодом свою дочь?

— Представьте, не известно. А вы, собственно, откуда все это узнали?

— Гражданин Раззуваев — мой третий муж. Как вы думаете, должна ли я знать своих мужей или нет?

Она извлекла из сумки толстую рукопись и, опуская сведения о двух предыдущих мужьях, стала оглашать текст со страницы девятой:

«12 мая прошлого года гражданин Раззуваев при помощи моего двоюродного брата Лаптяева Олега Зиновьевича незаконно получил диплом зубного техника. Помимо брата, этот факт могут удостоверить посторонние лица Задверняк, Братушкин и Спицина-Блюменфельд, проживающие по следующим адресам… Через три дня тот же Раззуваев по спекулятивным ценам продал семь граммов желтого металла для протезирования зубов.

Это легко может установить милиция, разыскав покупателя, приметы которого таковы: блондин, средних лет, с виду русский, ходит без очков…»

Лидия Ивановна закончила чтение и торжествующе спросила:

— Надеюсь, вам теперь все ясно?

— Нет, не все. Не ясно, например, почему об этом вы решили рассказать не в прошлом году, а только сейчас?

— Если вас интересуют несущественные детали, то извольте, — ответила Раззуваева, нервно сбрасывая перчатки. — Раньше гражданин Раззуваев жил при мне. Разрыв произошел недавно. И вот теперь я ничего не могу получить по исполнительному листу, потому что этот Раззуваев нигде не служит. Но он же на что-то ест и пьет! Нужно вскрыть источники его нетрудовых доходов, изолировать бездельника от общества. Тунеядцам не место среди честных людей! Или вы думаете, что я должна по-прежнему молчать?

Молчать Раззуваева теперь ни в коем случае не хотела. Она требовала немедленно опросить ее двоюродного брата, немедля вызвать служебную собаку, чтобы прямо от редакционного подъезда начать поиски с виду русского блондина без очков.

— Раззуваев еще будет стоять у меня на коленях! — кипятилась посетительница. — Я не прекращу дела, пока он не станет платить мне по тридцать рублей в месяц.

— Из нетрудовых доходов? — спросили мы. — Странная, однако, у вас логика…

— Ничуть! — вспыхнула Раззуваева. — Если он согласится платить, значит, у него осталась совесть. И это дает возможность надеяться на его исправление без вмешательства