— Выходит, ты и сейчас в армии?

— Опять не угадал, — улыбнулся Мамед. — Я сейчас журналист.

— Журналист? — удивился Яковенко. — Как же это вышло?

Проще всего объяснить это делом слепого случая. Вернувшись с войны домой, Мамед повстречал на улице школьного товарища Ату Дурдыева. Тот демобилизовался раньше и уже работал в комсомольской газете «Яш коммунист».

— Открывается много газет, журналов, — увлеченно говорил Ата. — Нужны люди. Почему бы тебе не пойти в редакцию? Ведь ты любил литературу да и писать тебе, по-моему, приходилось.

— Приходилось, — сказал Мамед, вспоминая, как на обертках табачных пачек писал заметки в дивизионную многотиражку.

На следующий день Ата Дурдыев показал Мамеду кабинет редактора пионерской газеты «Мыдам тайяр».

— Да держись побойчее, — напутствовал Ата.

Мамеду шел тогда двадцать второй год. Но позади была целая фронтовая жизнь. Она кончилась, а другая еще не начиналась. На плечах у Мамеда лежали нелегкие заботы. Отец Бада Папуш — инвалид, стал совсем плох, а в семье еще шесть детей мал мала меньше…

— Так что вы умеете делать? — спросил редактор Беки Сейтаков, с улыбкой косясь на ордена вошедшего. — Стрельба из пулемета не в счет.

— Что умею? Учился в землеустроительном техникуме, но выпускных экзаменов не сдавал: началась война. Пока не вышли годы идти в армию, работал в геологоразведке, на свинцовом заводе. Но меня очень привлекает газетная работа, хочу писать…

Мамеда зачислили корректором.

— Но пробуйте силы как журналист, — сказал ему редактор. — Вот вам первое задание…

Задание, которое получил Мамед, показалось ему несложным. Надо было написать об утреннике в сельской школе. Мамед приехал загодя, поговорил с руководителями кружков, познакомился с юными артистами. На концерте сидел в первом ряду вместе с директором, подробно записывал в блокнот свои впечатления о каждом номере.

В редакцию вернулся веселый и довольный.

— Когда сдашь зарисовку? — спросил его ответственный секретарь.

— Часа через два, — уверенно сказал Мамед. Но прошло два часа, а бумага на столе оставалась чистой. Мамед перечитывал свои записи, макал перо в чернильницу, но первая фраза не приходила. Из, казалось бы, совершенно ясных фактов материал в целом никак не складывался. Можно было, конечно, написать просто: «В школе был утренник. Мальчик Реджеп с выражением прочитал стихи, девочка Гозель хорошо танцевала». Но кого увлечешь таким чтением? Другое дело, когда писал в дивизионной газете о штыковой атаке, о поверженных «тиграх». А может быть, это совсем не другое дело? Ведь существует прямая связь между штыковой атакой и счастливым детским утренником. Разве не за счастье ребят шла война? Как же он не догадался узнать, кто из родителей этих ребятишек был на войне, кто не вернулся назад! Нет, тема проясняется!

— Зарисовка готова? — услышал он голос секретаря.

— Сдам завтра, — ответил Мамед. — Придется, пожалуй, еще раз съездить в школу, кое-что уточнить.

За первой удачей пришла вторая, третья… Днем он бывал в пионерских дружинах, в школах, а вечером вычитывал свежий набор — это было его основной работой. Но и к заданиям он относился необычайно вдумчиво, серьезно. Мамед уже хорошо знал, что в журналистике нет мелких тем, есть лишь мелкое решение темы. Поэтому старался не столько следовать за фактом, сколько выражать свое отношение к нему, проникать в сущность явления. Через два месяца Мамед был переведен в литсотрудники, затем стал заведовать отделом.

Однажды его вызвали в ЦК комсомола Туркмении. С этого времени я уже могу писать о Мамеде, не прибегая к свидетельствам писателя Атаева, колхозного бригадира Яковенко или журналиста Дурдыева. Тогда меня тоже пригласили в ЦК, и так же, как и Мамед, я пришел в армейской гимнастерке: на гражданские костюмы мы еще не успели заработать. Мне было тогда тоже двадцать два. Я тоже вернулся с фронта и начал работать в другой газете — в «Комсомольце Туркменистана».

В ЦК мы узнали, что нас посылают учиться на газетное отделение только что открывшейся Центральной комсомольской школы.

Поезд от Ашхабада до Москвы шел тогда семь суток. Но другие добирались до столицы еще дольше нас. Люди ехали в ЦКШ со всех концов: из Иркутска и Дудинки, из Хабаровска и Южносахалинска. Среди них было немало бывших воинов, пришедших на комсомольскую работу, в молодежную печать. У них была хорошая боевая закалка, но не хватало знаний, получить образование помешала война. В этой дружной семье мы с Мамедом проходили вторую после армии школу интернационального воспитания. Вместе с нами в комнате жили два кабардинца, украинец, таджик. Напротив поселили эстонца, грузина, бурята, латыша.

С первых же дней Мамед оказался в центре внимания. Главным образом потому, что он забавно спал: ложился ухом на матрац, а на другое клал подушку.

— Эта привычка, наверное, у тебя с войны, — предположил якут Вася, которому по молодости лет в армии служить не приходилось. — Укрылся подушкой — и никаких выстрелов не слыхать.

— Не думаю, чтобы ты отгадал, — улыбнулся Мамед. — Во всяком случае, на фронте подушек не раздавали. (Спустя два года ночью во время ашхабадского землетрясения балка, сорвавшаяся с потолка спальни, упала прямо на подушку. Так эта привычка Мамеда спасла ему жизнь.)

А вскоре Мамед стал известен совсем другим. Ребята заприметили, что парень, который так странно засовывает голову под подушку, отличается необычайной сердечностью, глаза его лучатся теплотой, он готов отдать товарищу свой обеденный талон, поделиться последней папиросой. Оказывается, окопы под Воронежем и рвы под Киевом учили красивым поступкам ничуть не хуже, чем популярные лекции одной известной княгини. (Интересная деталь: недавно поэт Ата Атаджанов опубликовал стихотворение «Привет Мамеду»: «Я много езжу по стране. И в каждом городе ко мне подходят люди и, улыбаясь, говорят: «Вы из Ашхабада? Как там Мамед? Передайте привет Мамеду!» Теперь, когда я приезжаю в новый город, то уже не дожидаюсь вопросов, а сразу говорю: «Вам привет от Мамеда!»)

Впрочем, я видел Мамеда не только добрым, но и злым. Один раз он был просто взбешен. Нам прислали из дома газету, в которой была напечатана статья «Счастье Бада Папуша». Была помещена и фотография: в мягком кресле развалился Бада Папуш, окруженный детьми. Он крутит регуляторы приемника, стоящего на красивой резной тумбе.

— У нас никогда не было ни этого кресла, ни приемника, ни тумбы, — сказал Мамед, багровея. — Это же вещи соседей!

Мамед быстро пробежал текст.

— Что за чушь! Как можно писать такое? Понятно, отец ничуть не считает себя несчастным. Но зачем же писать, что в его доме полная чаша, фотографировать