Шрифт:
Закладка:
Вдова с немецким акцентом
«Сколько я потерял с ним – не буду говорить тебе, – пишет Достоевский брату Андрею. – Этот человек любил меня больше всего на свете, даже больше жены и детей, которых он обожал»[490].
Что касается жены, Эмилии Фёдоровны (происхождение отчества туманно: отца, как выясняется из её метрического свидетельства, звали Дитрих-Иоганн), Михаил Михайлович вступил с нею в брак, преодолев лёгкое сопротивление обеих семей. Во-первых, московских Куманиных, недовольных слишком ранними матримониальными намерениями племянника, а во‑вторых, и ревельских Дитмаров, смущаемых разницей вероисповеданий. Так в род Достоевских замешалась не наблюдаемая прежде немецкая кровь. Правда, Мих-Мих восстановил баланс, заведя ребёнка на стороне – от Прасковьи Петровны Аникиевой, чьё простое русское имя не вызывает как будто никаких подозрений. Об этой связи, разумеется, знает Достоевский, чей «подпольный» роман с А. П. Сусловой протекает при молчаливом доброжелательстве брата, не очень жалующего его законную первую жену. Знает Достоевский и о наличии у брата внебрачного сына Вани; относится к нему приязненно и по смерти брата – не забывает. В письме к пасынку Паше Исаеву из Дрездена (1867) он наставляет: «Главное, справься: где Ваня? Хорошенько справься». Через того же Пашу пересылаются деньги для Прасковьи Петровны. «Кланяйся и целуй Ваню», – пишет он пасынку в другом письме.
Надо полагать, эти родственные приветы не очень нравились Анне Григорьевне, в глазах которой даже официальное семейство Михаила Михайловича выглядело обузой. В мужниных нахлебниках она усматривала угрозу скромному бюджету собственной семьи. Стенографический дневник Анны Григорьевны за 1867 г., который молодая спутница Достоевского вела за границей, содержит с трудом поддающуюся расшифровке запись о каком-то письме «от Прасковьи», которое Анна Григорьевна с негодованием изорвала.
Для детей Михаила Михайловича наличие сводного брата вовсе не являлось секретом – во всяком случае, в их зрелую пору. «Остаюсь твоим братом», – заканчивает законный сын Федя своё письмо «голубчику Ване». Он просит адресоваться к нему «как к Ф. М. Дост<оевскому>-второму, а то может попасть в руки дяди»[491]. Дядя у обоих корреспондентов был общий.
Впрочем, следы Аникиевых теряются – и мы не знаем, продлилась ли эта ветвь рода.
Но вернёмся к законной супруге. При жизни брата Достоевский никогда не забывает передать ей поклон. После его смерти – как может поддерживает вдову. Находясь за границей, требует от Паши Исаева, живущего в семье покойного Михаила Михайловича, чтобы пасынок не оказался бы «как-нибудь в тягость Эмилии Фёдоровне и не наделал бы ей каких-нибудь неприятностей», а, напротив, был бы с ней почтителен и добр[492]. Пишет он из Женевы и самой вдове: «Не проходило дня, чтоб я об вас обо всех не думал». Он справляется о здоровье и успехах детей. «Мучает меня очень то, что в настоящую минуту ничем не могу помочь Вам. Мне это чрезвычайно тяжело. К Новому году хоть из-под земли достану, а с Вами поделюсь»[493]. Это пишется, когда Анна Григорьевна беременна их первым ребёнком.
Тем не менее Эмилия Фёдоровна числит его виновником семейных бед. Достоевский с горестью должен признать, что она «враг мой исконный (не знаю за что)»[494] и что он – объект её ненависти.
Эмилия Фёдоровна убеждена: муж продал табачную фабрику по наущению младшего брата и тем самым лишил собственную семью верного куска хлеба; во‑вторых, дурным ведением «Эпохи» Достоевский разорил её законных наследников и владельцев. (После смерти издателя на титуле журнала в этом качестве значилось «семейство М. М. Достоевского», что вызывало насмешки публики.) В письме к Майкову от 11 (23) декабря 1868 г. Достоевский отклоняет все эти обвинения. Он говорит, что табачная фабрика была продана (всего за тысячу рублей) уже после того, как пришла в полный упадок, что журнал «спас брата от банкрутства» и что по его смерти он, Достоевский, принял на себя все его долги. Кроме того, он полагает, что падение подписки было вызвано уверенностью части публики, что умер сам Фёдор Михайлович, а не его брат.
Читала ли Эмилия Фёдоровна романы своего деверя?
В «Преступлении и наказании» изображены две немки – существа крайне несимпатичные. Одна – Луиза (Лавиза) Ивановна, содержательница публичного дома. Другая – Амалия Людвиговна (Мармеладов упорно именует ее Фёдоровной) Липпевехзель, хозяйка дома, где квартируют Мармеладовы, Лебезятников, Лужин. Обе – с чудовищным немецким акцентом. Нет оснований сопрягать этих откровенно карикатурных персонажей с Эмилией Фёдоровной, хотя, признаться, неудовольствия её с автором романа и не очень чистый русский выговор могли бы навести на эту игривую мысль. Кстати: однажды она ошеломила одну из родственниц известием о том, что поэт Яков Полонский именно ей, Эмилии Фёдоровне, сделал брачное предложение. (На самом деле последнее относилось к её дочери.) Это сенсационное признание, напоминающее известную сцену из «Ревизора», наглядно демонстрирует степень владения Эмилии Фёдоровны русским языком.
В 1879 г., узнав о её кончине (его ровесница, она умерла в возрасте 58 лет от рака груди), Достоевский говорит, что «с её смертью, кончилось как бы всё, что ещё оставалось на земле, для меня, от памяти брата». Он говорит, что не думает, «чтоб я был очень перед ней виноват» (оговорка, указывающая, что мысль эта всё-таки тяготит его), ибо «пожертвовал даже моими силами, именем литературным, которое отдал на позор с провалившимся изданием, работал как вол, даже брат покойный не мог бы упрекнуть меня с того света»[495]. На этом свете ему самому отпущено ещё полтора года.
Неудобства гражданского брака
Дети Эмилии Фёдоровны утверждают, что их мать была очень красива.
Эту красоту, судя по всему, унаследовала младшая из дочерей, Екатерина Михайловна. Она родилась в 1853 г.: Достоевский ещё отбывал свой каторжный срок. Он вернулся, когда ей исполнилось шесть. Дядя очень любил племянницу, которая спустя 60 лет прекрасно помнила, как однажды на Рождество, когда дети собрались вокруг елки, «вдруг раздался громкий звонок и в зал торжественно вошел Фёдор Михайлович, ведя за руки две большие куклы для двух младших племянниц» – для неё, Кати, и маленькой Вари (той, которая умрёт в 1864 г.).
После смерти брата Достоевский не забывает его детей. Он пишет Паше Исаеву: «Катю искренне целую; я уверен, что она бесподобно выдержит экзамен. Как бы я рад был, если б мамаша сделала ей костюм несколько получше, чем прошлого и третьего года в Павловске»[496].
Его заботят такие подробности, в какие вникает не всякий отец. И через год, назначая из Женевы упомянутой «мамаше» 100 рублей, он настоятельно просит «10 р. употребить (для костюма и проч.) на Катю»[497]. Мысль о неудачном наряде, по-видимому, всё ещё волнует его.
Изо всех детей Михаила Михайловича Катя наиболее близко сходится с новой семьей дяди. Анна
