роте повар не докладывает солдатам масло. Воровство даже повальными посадками не прекратить, поскольку возможная выгода намного превышает риски. Ну, посадят проворовавшегося кладовщика лет на десять. Так он потырил столько всего, что хватит до самой смерти не только его жене и детям, но и внукам. Каждый год в Китае показательно расстреливают по тысячи чиновников, а их меньше так и не становится. Надо обязательно вводить конфискацию имущества не только проворовавшегося чиновника, но и его жены и детей, и внуков, если они не докажут, что купили в соответствии со своими доходами. Вот тогда точно задумается, да и родственники, если они не при делах, сдадут. Жестоко? Да. А иначе, никак.

Граф Паисий Браницкий, глава столичного сыска на эти мои размышления долго не отвечал, периодически поднимая на меня свои глаза и снова опуская.

— Не слишком ли жёстко, Ваше Высочие?

— Слишком и жёстко, князь, — согласился я. — Может, тогда посоветуете как-то иначе извести воровство?

Чиновник промолчал.

— Вот сами посудите, Паисий Олимпиевич. Я пробыл на складе полдня и пришёл к убеждению, что если прямо сейчас объявить обыски в домах кладовщиков, то там найдётся немало, что они на своё жалование приобрести не могут. Если ещё и в банках столичных спросить об их вкладах, то наверняка найдутся суммы немалые.

Граф продолжал молчать.

— Мне кажется, что вы не согласны. Хорошо. Давайте проведём такие обыски, и если ничего не будет найдено, то я из своих личных средств выплачу каждому незаслуженно подозреваемому годовое жалование, — пошёл я ва-банк. — Что скажете?

— Возможно, что-то и будет найдено, но другие будут обижены подозрениями.

— Не будет никаких других, граф, — махнул я рукой. — Просто потому, что обыски пойдут дальше... в смысле, выше.

Браницкий вскинул бровь.

— Да, граф, да, — кивнул я. — Не бывает такого, чтобы подчинённые воровали, а начальство ничего об этом не знало. Погодите... — поднял я предупреждающе руку. — Я не обвиняю конкретно вас, Паисий Олимпиевич, во всём этом. Даже ваших непосредственных помощников не обвиняю.

Я выдержал паузу, во время которой успел заметить, как черты лица главы столичного сыска начали разглаживаться.

— Мне хочется только, чтобы всего этого бардака стало меньше. Мень-ше. Я не собираюсь грозить карами, поскольку понимаю возможные причины, побуждающие их воровать у государства. Не соглашаюсь с ними, конечно, но понимаю.

— И что вы предлагаете конкретного, Ваше Высочие!

— Я предлагаю усилить контроль и учёт. Все поступающие улики должны быть как можно точнее описаны. Если в них содержатся драгоценные металлы и камни, то и взвешены. Все мешки и сундуки следует опечатывать и, опять-таки, взвешивать. Да, потребуется больше людей для этого. С этим не спорю. Но мы больше теряем от хищений, граф. Согласны?

Браницкий согласился, поскольку понял, что гроза миновала, а его лично никто пока ни в чём не обвиняет.

— Так вот, Паисий Олимпиевич, в самое ближайшее время следует провести обыски в жилищах всех кладовщиков того склада. Да-да... всех. В банки массовые запросы, так уж и быть, делать не будем, дабы слухи не поползли по городу. Но в случае обнаружения хищений, и несоответствия уровню получаемого жалования, всех следует наказать. И так наказать, чтобы об этом стало известно как можно большему количеству чиновников, как столичных, так и губернских.

— Хорошо, Ваше Высочие, — ответил граф. — Всё будет сделано.

— Ну а чтобы вам лично отвести от себя подозрения в попустительстве, — продолжил я, — вы привлечёте к контролю за всеми этими действиями моих людей.

Браницкий опять вскинул бровь.

— Да-да... для того, чтобы никто не сказал, что рука руку моет.

— Да, Ваше Высочие, — уже с меньшим энтузиазмом ответил граф.

— Я надеюсь, как только все причастные к этому громкому делу будут осуждены, то их имущество будет быстро распродано на аукционе, дабы ваши подчинённые имели меньше искушений прибрать к рукам всё, что плохо лежит. Надо, надо наводить порядок, Паисий Олимпиевич, и пока я хочу, чтобы это всё делалось как можно мягче и бескровнее. Мягче до поры, до времени...

Не знаю, насколько мои угрозы возымели действие, но уже к концу следующей недели был оглашён приговор двум десяткам местных криминальных авторитетов и дюжине служащих департамента столичного сыска. Возможно, что кто-то просто попал под раздачу, но раз уж назвался груздем, то полезай в кузов. Как ни странно, но подобное было на руку почти всем: горожане увидели, что судопроизводство занялось своим делом, сыскари и стражники стали героями в глазах населения, начальники и командиры получили награды, ну а воры и разбойники занялись переделом территорий влияния.

Как доложил довольный Верёвочкин, арестовали всех работников того склада улик. Как и предполагалось, они были настолько уверены в безнаказанности, что чуть ли не в открытую жили не по средствам. Я распорядился не проявлять излишнюю жестокость к их жёнам и детям, а просто, в согласии с принятым постановлением Министерства внутренних дел о лицах, причастных к расхищению государственного имущества, выслать на Урал. В столице мне не нужны будущие мстители за своих отцов. Была мысль, что детей можно и в лейб-гвардейские юнги записать, но здравомыслие возобладало, — кто-нибудь из моих недоброжелателей может попробовать использовать этих малолеток в своих целях. Мордаунты мне под самым боком не нужны.

Широкое обсуждение последних городских новостей побудило многих участвовать в предстоящем аукционе. В связи с большим количеством вещей недавно созданный аукционный дом объявил о трёхдневных массовых торгах. Ну а я, дабы поднять данному действу статус, пришёл в первый день, о чём ещё поведал всем, с кем более или менее постоянно общался во дворце. В результате в зале было яблоку некуда упасть. Кто-то пришёл покрасоваться, кто-то — приобрести действительно что-то интересное. Мне же хотелось посмотреть, насколько будет отличаться ассортимент от того, что я видел.

Оказалось, что да, отличается. Вот от той сабли я бы не отказался, как и от вон того седла, но их я на складе не видел. Теперь же они ушли за немаленькие деньги. Ну и ладно. Во-первых, чем больше продадут, тем больше мне будет