Мы с Лори свели всю историю с Максом к некоему внятному сюжету. Влезли ему чуть ли не в печенки, и та версия, которую мы в итоге получили, была похожа на правду. Будто увидел в новом контексте слово, которое никогда не понимал, и тебя вдруг озарило: так вот что оно значит!

Прошла неделя, две, три, и Лори стало надоедать. Ничего нового мы выяснить уже не могли. Пазл собран, можно убирать обратно в коробку. Только вот я не могла заставить себя это сделать – и не могла перестать все время о нем говорить. Лори плела венок, с методичной точностью хирурга делая на каждом стебельке ровный надрез, а я говорила о нем.

– Как-то раз, – рассказывала я, – мы встретились у его работы. Время было довольно раннее. Мы собирались пойти в бар, но Макс вдруг сказал, что хочет на десерт флэпджек, и меня это очень умилило. Что взрослому мужику после работы хочется выпечки, а не напиться. Какой он у меня оригинал, какой сумасброд, подумала я. Боже! Ну и дура я была! Мы, наверное, не один час искали этот флэпджек, и я ходила за ним как собачонка. Шел дождь, все кафе были закрыты, а в открытых флэпджеков не было, поэтому мы заходили, смотрели на витрину, и он говорил: «Пойдем поищем где-нибудь еще». Сейчас мне даже думать об этом тошно. Повелась, разомлела, а ведь он просто-напросто надо мной издевался.

– Вот же блин, – сказала Лори.

– Что такое?

– Да сломался.

Она принялась обрывать у маргариток лепестки.

– Послушай, – проговорила она, – не думай, что я тебя не понимаю. Очень даже понимаю. Женщины чаще всего влюбляются в какие-то заведомо безнадежные варианты. Когда от парня толку ноль, и она сама себе придумывает какую-то любовь. Но у большинства мужиков слишком мало воображения, чтобы специально делать что-то плохое, понимаешь. Боюсь, ты его усложняешь.

Я понимала, что надоела ей, поэтому замолчала, но выбросить Макса из головы не могла. У меня часто возникало чувство, что я вижу мир словно по телевизору, а сама сижу в сторонке. С тех пор как я вернулась, я целыми днями просматривала вакансии, которые вызывали только тоску, и все думала и думала о том, как он разрушил мою жизнь. Я до сих пор жила на деньги из последнего конверта, который он мне оставил. Выбирать не приходилось – больше у меня все равно ничего не было, но каждый день, расплачиваясь его деньгами, я испытывала стыд. Иногда у меня мелькала мысль позвонить ему. Или заявиться к нему домой. Я открывала электронную почту и писала письма, ни одно из которых так и не отправила. Мне хотелось, чтобы он в полной мере почувствовал мою ярость, которая – я сама это понимала – была так сильна, мучительна и всеобъемлюща, что больше напоминала любовь. В Лондоне меня интересовали только те места, которые были как-то связаны с ним. Я ходила кружными путями – мимо баров и ресторанов, в которых мы когда-то бывали вместе, с неясной мыслью: а вдруг встречу его? Иной раз крошечная вероятность увидеть его была единственной силой, которая заставляла меня выйти из дома. Надежда, которую он воплощал, на самом деле была полной безнадегой.

Мы пошли обратно. Кругом кувыркались дети. Сосались подростки. Попрошайничали белки.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – сказала Лори. – Ты слишком часто пела в операх, где мужчины поступают с женщинами подло и потом бедняжкам приходится совершить самоубийство или в крайнем случае заболеть чахоткой. А настоящий мир устроен иначе, пойми.

Я ничего не ответила.

– Впрочем, может, ты и права, – продолжала она. – Может, он и впрямь злодей. Прям настоящий. А вдруг он жену убил, а? И поэтому теперь ремонт затеял? Зарыл ее во дворе.

В ту же ночь мне это приснилось. Сад. Слои сырого бетона. Рот, забитый землей.

Проснувшись утром, я решила: хватит. С меня хватит.

* * *

Семестр уже несколько недель как начался, и у Марики как раз было занятие по сценическому мастерству. Одна студентка исполняла арию Русалки. Тело у нее было расслаблено, двое однокурсников водили ее по сцене, качали из стороны в сторону, укладывали на пол, поднимали. Одно из любимых упражнений Марики. Все дело в психологических барьерах, говорила она. Мы сами позволяем телу сковывать голос. От этих зажимов надо избавляться.

Я стояла в стороне, дожидаясь, пока девушка закончит, и слушала, как звук льется из нее, словно сок из перезрелого персика. Я знала каждую ноту этой арии, каждое слово, и по-чешски, и в английском переводе, и мне не нравилось ее исполнение. Она чересчур растягивала фразы, пела слишком медленно, как-то даже лениво, казалось мне. Я поймала себя на том, что одной рукой крепко стискиваю другую. Голос у нее был красивый, она явно получала от пения удовольствие, и меня это угнетало. Она видела в этом мире еще какое-то дополнительное измерение, а для меня он был плоским.

Когда занятие закончилось, я подошла к Марике. Решила говорить прямо. Хочу вернуться, сказала я.

– Вернуться, ах вот как? – процедила она. – А где вы, собственно, пропадали?

Не знаю, чего я ждала. Наверное, что она похвалит меня за смелость. Бред, конечно. Она смотрела на меня нетерпеливо, словно давая понять, что мне лучше уйти.

– Нигде, – ответила я. – Я как бы… Не то чтобы пропадала… Я просто…

Она сняла с пианино сумку и ноты, и я подумала, что она сейчас меня прогонит, но неожиданно – может быть, в моем голосе звучал какой-то надрыв, и ей стало меня жалко – неожиданно она сказала:

– Анна, у меня пятнадцать минут. Не больше. Пойдемте ко мне в кабинет, поговорим.

По дороге я произнесла заготовленную речь. Мол, у меня был трудный период в жизни. Проблемы с голосом. Поэтому я и исчезла таким вот неподобающим образом. Не знала, что делать. Да и до сих пор не знаю. Но очень хочу снова петь, сказала я. Больше всего на свете.

Говоря все это, я как никогда отчетливо понимала, что так оно и есть.

– Смогу ли я восстановиться? – спросила я. – Что для этого нужно?

Марика открыла дверь в свой кабинет и жестом пригласила меня внутрь.

– Я все равно никак не пойму, – сказала она, усаживаясь. – Почему вы ко мне не пришли со своими проблемами?

– Я не… не знаю. Наверное, боялась потерять роль…

Марика приподняла бровь, словно говоря: и как, сработало? Затем пролистала свою записную книжку и нашла номер лора. Рано о чем-то говорить, сказала она, пока мы не поймем, с чем имеем дело. Пообещала, что