— Ты имеешь в виду одноатомную оболочку? — спросила Ирелла.

— Слишком грубая интерпретация, — ответил Иммануээль. — Это расширение классической двойственности, которое, по сути, делает ее сингулярной волной, одновременно объединяя множество частиц. Оба состояния существуют в модифицированном квантовом поле. Разумное решение проблемы перегрузок, которым подвергается петля, — не только экстремальных радиационных и термальных воздействий из–за близости солнца, но и сохранения физической целостности во время вращения. Обычная материя просто распалась бы.

Ирелла бесстрастно наблюдала, как Энсли вышел на орбиту в двух миллионах километров над звездой. Его белый корпус сделался серебристым, отчего казалось, что это осколок самой звезды завис над буйной короной. Разведывательная флотилия комплексов быстро отступила, унеслась в безопасность расширяющихся порталов — и вылетела в тени единственной каменной планеты в системе звезды, где собралась вокруг второй точки Лагранжа большая часть армады.

Энсли выпустил одинокую ракету с квантово–модифицированной боеголовкой, и та сдетонировала всего в тысяче километров над поверхностью петли. Сверхгорячие газы хромосферы резко деформировались и, испаряясь, создали вокруг ракеты бешеный вихрь. Миг — и смерч обрушился на петлю.

Громада раскололась вдребезги со скоростью света, эффект аннигиляции покатился по окружности в разные стороны, двумя волнами. Триллионы осколков брызнули в пространство, сверкая Ядерными кометами. Энсли ушел от них, просто поднявшись чуть выше своей эклиптической орбиты.

— Великие святые, — прошептала Ирелла. — Мы стали смертью, истребителями звезд.

— Пока нет, — ответил Иммануээль. — Но скоро.

— Опустошение, — выдохнула она, глядя на разбухающую тучу обломков, бывшую только что хабитатом из семи колец, и на светящиеся дымчатые облачка поменьше, останки кораблей Решения. Венцы обломков отмечали места, где недавно сонно дрейфовали радиотелескопы, а выбросы излучения схлопнувшихся червоточин уже кричали о своей гибели на весь космос. — Пугающих масштабов.

— Брось, комплексы и оликсы — цивилизации второго типа по шкале Кардашева[8], воюющие за будущую свободу галактики, Наши поля сражений будут вызывать благоговейный трепет и недоумение у инопланетных астрономов на протяжении тысячелетий независимо от исхода. Если и есть в нашей борьбе какая–то ценность, то это ее великолепие.

— Полагаю, так. Теперь нас никто никогда не забудет.

— Никогда — это слишком долго. Но мы, так или иначе, оставим свой след.

— Как ты думаешь, Бог у Конца Времен может увидеть, что мы сделали?

— Если может, то нам не удастся убить его до того, как он родится.

— Парадокс.

— Вечный.

— Когда я думаю о нем, мне приходит на ум осужденный в камере смертников, встречающий свой последний рассвет перед казнью. Он знает, что перестанет существовать, но ничего не может сделать, чтобы остановить восход солнца.

— Он попытается. Ты ведь знаешь это, да?

— Знаю. Но его пока нет.

— Нет. А солнце восходит.

Грохот и суета обрушились на вышедшего из десантного корабля Деллиана неожиданно. Несмотря на тяжелые нагрузки внутри кольца хабитата оликсов, на быстрые и беспощадные стычки с врагом, несмотря на адреналин и ужас, их бои оставались бесшумными. Шлем защищал его от, вероятно, смертоносных звуков высокоэнергетических разрядов: лучевых, кинетических, плазменных. Тихая война — пускай и не особо цивилизованная.

Потом на возвращающемся на «Морган» корабле оказалось не так много места, так что движение свелось к минимуму. Но теперь здесь, в ангаре, грубый механический шум сотрясал воздух, словно рядышком шел рок–концерт. Освещение было резким, воздух отдавал металлом, дистанционки и устрашающие «морпехи» комплексов, с которыми он сражался бок о бок, сновали вокруг, занимаясь чем–то непонятным. Ему даже почти захотелось вернуться в святилище транспортера и переждать, пока суматоха утихнет. Почти. Потому что она стояла у подножия трапа и лучезарная улыбка осветила ее лицо, когда она увидела его. Призрак тревоги и беспокойства, мелькнувший в ее блестящих глазах, растаял так быстро, что он решил, что ему показалось. Возможно, он просто вообразил то, что хотел увидеть; в конце концов, она лучше, чем кто–либо другой, знала, что он и его взвод прошли через всё и остались невредимы.

Он поспешил вниз по трапу, а она возбужденно подпрыгнула и крепко обняла его, осыпая поцелуями. В окружении улыбок и веселого улюлюканья Ирелла широкой ухмылкой поприветствовала возвращение остального взвода.

— Вы все целы, — сказала она. — Слава Святым.

Деллиан заметил промелькнувшую за счастьем неуверенность и понял, о чем думает Ирелла.

Это всего лишь сенсорная станция, крохотная застава, которую застали врасплох и задавили числом. В следующий раз все будет по–настоящему. В следующий раз никто не будет знать, кто спустится по трапу после прилета… если у корабля еще будет трап. И если прилетит сам корабль.

Как и она, он припрятал беспокойство поглубже.

Они поспешили в свою каюту, как перевозбужденные дети, какими были когда–то — давно, слишком давно. И сразу рухнули в кровать, где все было быстро и жестко. Поели, приняли душ — и снова в койку. Потом уснули, вжавшись друг в друга. Потом опять были ласки — уже не обезумевших подростков, а нежные, чувственные, полные любви ласки взрослых людей.

— Ты наблюдала за нами? — спросил Деллиан, когда они вместе направились в душ.

— Да. — Теплые струйки побежали по ее голове, потекли по спине, сливаясь в мыльные ручейки. — Тиллиана и Элличи хороши. Ну и твоя подготовка помогла. Ты был очень собран, не то что там, на Ваяне.

— Не такой наивный? — поддразнил он.

— И это тоже.

— Да. Я доволен всеми. Хотя я по–прежнему думаю, что при наличии армады мы лишние.

— Они не смотрят на нас свысока. Именно потому, что поднялись так высоко, сомневаюсь, что они принимают в расчет чьи–то задетые чувства.

— Точно.

Едва ли его согласие прозвучало убедительно. Но потом скользкие от мыла руки принялись гладить его по груди, и все сомнения вылетели из головы.

Деллиан наблюдал через оптику, как фрагменты энергетического кольца оликсов долетели до каменной планеты. Под ударами на дневной стороне беззвучно вспучились серые клубы, взметнулись на десятки километров обломки, заслоняя древний ландшафт, не менявшийся сотни миллионов лет. Когда пыль начала оседать, от вековых каньонов, сухих морей и дряхлых гор ничего не осталось; их заменили перекрывающие друг друга кратеры, центры которых еще светились: это остывали и затвердевали рдеющие лавовые озера.