Каллум вынул из пищевого принтера миску с ризотто из лосося и спаржи и сунул ее на девяносто секунд в микроволновку. Пока еда разогревалась, он ждал, когда принтер закончит печатать чесночный хлеб. Микроволновка дзинькнула, он открыл дверку и вдохнул аромат. От поблескивающего риса тянулись зыбкие струйки пара. Пахло чудесно…

Черт побери!

— Эй, эти сенсорные клетки на листьях, ну, на трубках снаружи — они что, и запахи ловят? — с тревогой поинтересовался он.

Джессика и Юрий сгорбились на своих каменных выступах, вслушиваясь в мысли единого сознания. Кандара и Алик сидели вместе — он с пивом, она с белым вином. Все посмотрели на Каллума.

— Ну? — Он ткнул пальцем в сторону дымящейся миски. — Как у единого сознания с обонянием?

Джессика взглянула на ризотто и нахмурилась.

— Некоторые почки на стволах чувствительны к составу атмосферы. Я бы не назвала это обонянием. Способность используется для выявления дисбаланса в газовой смеси — если накапливается слишком много углекислого газа и тому подобное.

Каллум с подозрением уставился на свое ризотто.

— Да, но выделяющиеся молекулы имеют земную сигнатуру. У единого сознания должны быть записи…

Теперь все смотрели на Джессику.

— Возможно, — признала она. — Хотя я не уверена насчет уровня чувствительности.

— Если мы будем готовить тут пару лет, запахи точно будут накапливаться, это как пить дать, — сказал Каллум. — И выплывут в наружный коридор. С едой всегда так. Отлично помню, как я гулял по Эдинбургу субботними вечерами.

— О чем ты, чувак? — спросил Алик и качнул кружкой с пивом. — Я что, должен отказаться от этого?

Каллум пожал плечами:

— Вода нейтральна.

— Да пошел ты!

— Холодная пища не такая вонючая, — задумчиво сказала Кандара.

— Вонючая? — опешил Алик.

— Ну, в смысле испарения. Горячая еда пахнет сильнее.

— Ты хочешь сказать, что нам предстоит десять лет жевать холодные бутерброды?

— Возможно, Каллум прав, — заметила Джессика.

— Гос–сподь всемогущий. Ни–за–что.

Пищевой принтер мигнул индикатором готовности, и из лотка выскользнул чесночный хлебец. Каллум виновато уставился на него.

— Чеснок воняет будь здоров, — сказал Юрий. — Тем паче если его разогреть.

Каллуму очень хотелось злобно зыркнуть на Юрия, который явно напрашивался. Но тогда бы Юрий победил.

— Нет, серьезно, холодная еда? — не унимался Алик. — А как насчет — ох, дерьмо! — кофе? Нет! Нет, чуваки, нет и нет.

Кандара глубокомысленно кивнула.

— Я думаю, Каллум прав. Мы не должны рисковать.

— Я не собираюсь всю оставшуюся жизнь пить… — Алик захлебнулся воздухом и закончил совсем тихо: — …воду.

— Водка почти не пахнет, — забавляясь, заявил Юрий. — А если ее подавать со льдом, старым русским способом, то выделяется еще меньше случайных молекул.

Алик охнул от отвращения и всплеснул руками.

Каллум наградил чесночный хлебец последним досадливым взглядом и бросил его в утилизатор. Водоворот смыва подхватил лакомство и унес в атомизатор в нижней части биогенного составителя. Ну а ризотто он все–таки съест.

— Ген 8 Тьюринг наверняка сумеет предложить нам достойное меню с низким уровнем выброса, — сказала Кандара.

— Подождите, — вскинула руку Джессика. — Прибыл еще один корабль: «Освобождение от невежества».

Ошеломленный Каллум застыл в идиотской позе — с полной вилкой перед открытым ртом.

— К газовому гиганту?

— Нет. В анклав. Только что прошел через врата. Я чувствую, как его мысли объединяются с полным сознанием. О черт!

— Что? — вскинулся Юрий.

— Они послали… они называют это флотом Улаживания. К Земле. «Освобождение от невежества» вернулся первым. С полным грузом.

— С полным?

Каллум знал, что она имеет в виду, но…

— Коконов.

— О господи, нет. Это же невозможно. Мы провели здесь всего… Ох. Верно. Замедленное время. Снаружи, должно быть, прошли годы.

— Пара десятков лет, по меньшей мере, — сказала Кандара. — Больше, если учесть время полета по червоточине к Сол и обратно. Лет тридцать, пожалуй.

— Мы не пробыли в анклаве и двух дней, — запротестовал Алик.

Она насмешливо улыбнулась ему:

— Очень медленное время.

— Что произошло? — спросил Юрий.

— Земля пала, — ответила Джессика. — Они послали тысячи кораблей Решения. Те взломали городские щиты. Окуклили всех оставшихся на планете. Миллиарды наших. Миллиарды!

— А как насчет заселенных миров? — спросил Алик.

— «Освобождение от невежества» чувствует печаль, некую незавершенность, — сообщила Джессика. — Наши терраформированные миры были практически пусты, когда прибыли оликсы. Хабитаты исхода воспользовались порталами, и оликсы не смогли обнаружить, куда все ушли.

— Слава богу, — вздохнул Каллум. — Они это сделали. Разбрелись по галактике. Надежда еще есть.

Он смахнул с глаз влагу, непонятно как там оказавшуюся.

«Дети в безопасности. Черт, сейчас они уже старые; у внуков, наверное, есть уже свои дети. При таких темпах у нас не пройдет и недели, а они станут старше меня. И никогда не узнают, что я жив, что мы все сделали».

— Все прошло лучше, чем я ожидал, — сказал Юрий. — Они выбрались — Эмилья и Зангари, даже, по–видимому, Соко. Они знают, что делать. Теперь у нас простая задача.

— Простая? — взметнулся Алик.

— Сидеть и ждать, — пояснил Каллум. — И думать, как позвать человеческую армаду. Когда она придет.

В ту ночь Каллум спал беспокойно. В своем коротком ярком сне он шел по вечернему Эдинбургу — в старые добрые времена. Он и его приятели направлялись к кому–то на квартиру, потому что пабы уже закрылись. Чистые мощеные улицы были скользкими от холодного дождя, льющегося с Шотландского нагорья. В лужах дрожали зыбкие полосы — отражения света фонарей и голограммных реклам. Затем огни погасли один за другим, оставив его одного, бредущего по каньону, стенами которого служили каменные здания с какими–то перекошенными боками. В меркнущем городе еще сохранилось немного света: витрины шашлычных, закусочных, бургерных, пиццерий и лапшичных. Заведения были набиты битком; грили и печи полыхали оранжевым цветом раскаленной лавы, бросая загадочные отсветы на нарисованные лица — лица, теряющие черты, медленно тающие, превращающиеся в овалы плоти. И жирный дым, поднимавшийся от обугливающейся еды, втягивали вытяжные вентиляторы. Потоки едкого смога захлестнули улицу, накрыли ее всепроникающей вонью.