Шрифт:
Закладка:
Зина, заметно охмелев, лукаво мигнула в сторону начштаба и с налетом жеманства объявила:
— Слышишь, Надийка, этот бравый капитан — мой спаситель. Если бы не он, меня давно бы присыпало там, в окопах.
— Ну что вы, что вы, Зинаида Павловна, — разыгрывал из себя скромника начальник штаба. — Ведь не я один. Мы все, — указал он на офицеров.
Однако Надежда поняла, что именно он, этот бравый капитан, уговорил Зину оставить окопы и поехать с ними.
На кителе начштаба красовался орден. Как особые боевые награды, светились на груди у многих алые и желтые нашивки за ранения. Все эти воины уже прошли сквозь огонь битв и теперь передавали свой опыт новобранцам. «Московская» заметно оживила разговоры, будила воспоминания о пережитом, и у некоторых боевые подвиги уже приобретали сказочный характер. Особенно развоевался ряболицый сержант — начпрод. Желтая нашивка на груди давала ему право на такую воинственность.
— А помните, помните, товарищ капитан, — заискивающе заглядывал он в глаза начштаба. — Помните, как возле Збруча. Ох, баталия! Верите, восемь танков. Нет, вру, десять! А может, еще больше. И все на нас. Ох, баталия. Тогда товарищ капитан как схватит бутылку с горючим да как крикнет: «Братва, за мной!» Мы тоже за бутылки.
Как Надежда ни захмелела, а в лести начпрода перед начальством сумела разглядеть нечто склизкое и угодливое. Да и самого начштаба передергивало от этой угодливости. Однако он не останавливал сержанта и, когда тот расхваливал его за храбрость, с видом скромника только пожимал плечами — мол, разве только я, ведь все такие.
Поймав на себе пытливый взгляд Зининого спасителя, Надежда невольно огляделась.
— А где же наш спаситель?
Неожиданность встречи, слезы, разговоры помешали ей заметить, куда же девался лейтенант, которого она по праву считала своим спасителем. А он был тут, сидел с краю стола, за Даркой, тихий, незаметный, с неугасающей усмешкой, и слушал о боевых баталиях, как будто сам в них еще не участвовал. Время от времени задерживал взгляд на солдатках, и тогда его лицо становилось грустным. Наверное, вспоминал свою кареглазую кубанку. А когда обращался к кому-нибудь из женщин, в глазах его светилось море сердечности. «Какой он добрый!» — подумала Надежда. Хотелось подойти к нему, заговорить с ним. Вдруг она заметила на его гимнастерке Золотую Звезду. Чуть не вскрикнула. Так вот ты какой! И невольно вспомнились слова дяди Марка: «Только добрые становятся героями. Подлые героями не бывают. А если и бывают, то случайно».
Ужин становился шумным. Присутствие таких женщин, таких королев, как их кто-то назвал, оживляло мужчин, делало разговорчивее. Кое-кто уже принялся ухаживать, кого-то потянуло на песню, а в руках шустрого ряболицего начпрода уже оказалась гитара, и он лихо запел:
Эх, расскажи, расскажи, бродяга,
Чей ты родом, откуда ты…
Но начштаба сразу же утихомирил его:
— Только без концертов, бродяга!
Концерт был в самом деле некстати. Хотя они сидели и не в общей столовой, где еще по очереди ужинали караульные, а в отдельной офицерской, однако и тут вечеринки, да еще в такое время, противоречили правилам внутреннего распорядка.
— А что, если не здесь? — осенила вдруг начпрода идея. И он таинственно нагнулся к уху начштаба. Тому явно понравилась инициатива «бродяги», и он что-то шепнул Зине.
— А почему же, можно и ко мне, — охотно согласилась Зина.
— Правильно. На нейтральную зону! — захлопал в ладоши кто-то.
Но Надежда быстро поднялась и стала благодарить хозяев за гостеприимство.
— Да что вы? Да куда вы? — недовольно загудела мужская половина. — Рано еще. Побудьте с нами. Нам так приятно!
Надежда, словно бы не улавливая истинного смысла недовольства и упрашиваний, принесла извинения за хлопоты, которые они, солдатки, причинили людям, и без того занятым серьезными делами.
— Вам отдохнуть следует. Да и нам пора. Ведь рано в дорогу, — не унималась Надежда, не давая никому возможности перехватить у нее инициативу. — К тому же нам с Зиной за эту ночь еще о многом надо переговорить.
— Да, это правда, — опомнилась Зина. — Ведь столько не виделись!
Идея об ужине на нейтральной территории не осуществилась.
Груню и Дарку поместили на ночь в свободной комнате общежития. Надежду Зина забрала к себе. Комнатка у нее хоть и небольшая, но уютная. Она чем-то напоминала Зинину комнату в Запорожье, где они до замужества часто собирались зимними вечерами: она с Василем, Зина — с Миколой. Влюбленные, счастливые. Мечтали, впрочем не только мечтали, а были уверены, что они вовек неразлучны.
Именно это «воспоминание ожило в памяти обеих. Они снова обнялись и расплакались.
— Рассказывай, сестра, — задыхаясь, промолвила Зина. Она торопливо постелила, разделась и, прижавшись к Надежде, горячо прошептала: — Все рассказывай.
Ей ужасно хотелось поскорее услышать обо всем: о жизни подруги, о судьбе Василя, о Ларисе, о всех заводских, но более всего — о Миколе. От кого-то она знала, что он пошел на фронт, кто-то видел его на Днепре комиссаром, но где он сейчас, как ему там, ей не было известно. И если до приезда Надежды о судьбе мужа она задумывалась не очень часто, то сейчас словно рана в душе открылась. Как это она так охладела тогда к нему? Как будто глухой стала к его чувствам! Как вихрь, вырвалась на окопы, даже не простившись с ним. Как будто на волю вырвалась. А когда, уже с окопов, охала с этими военными через Запорожье, у нее почему-то не появилось ни малейшего желания вернуться домой. Что-то заманчивое, искусительное тянуло ее в неведомую даль. Что же он думает теперь о ней? Какие чувства оставила она в его душе?
— Ты когда в последний раз виделась с ним?
— Когда он на фронт уходил.
— Похудел, осунулся небось?
— Тогда мы все страшно уставали.
— А он вспоминал меня?
— Очень часто. И очень волновался, когда узнал, что окопникам грозит окружение. Места себе не находил. Порывался уехать, выручать вас, но Морозов не пустил. Да и поздно уже было.
— Значит, он, бедняга, и не знает, что я вырвалась из того ада?
— Знает.
Зина с облегчением сказала:
— Ну, слава богу, хоть не будет так беспокоиться.
Надежда вздохнула: весть о том, что жена оставила окопы и поехала с какими-то военными неведомо куда, поразила тогда Миколу более всего. Надежда как бы снова увидела перед собой в траншее потемневшего от подозрений и жгучих сомнений, разбитого горем Миколу. И отчетливо послышались ей последние его слова: «Неужели она все забыла? Ты скажи
