его распоряжением. Еще не дошла она до конторы, чтобы доложить о своей поездке, как кто-то из стремившихся выслужиться перед начальством уже успел подробно рассказать ему обо всем, что происходило в лагере. Кто знает, откуда оно пошло: может, Дарка сгоряча обмолвилась, но Шафоросту было известно все — даже встреча Надежды с заключенным.

Надежда сразу догадалась об этом, лишь только вошла в приемную.

— Ой, что там у тебя опять стряслось? — всплеснула руками секретарша в приемной.

Секретарь — это как бы зеркало, в котором отражается настроение начальника. А эта раскрашенная эксцентричная девица, уже основательно потрепанная неудачными романами и завидующая всем хорошеньким девушкам и замужним женщинам, завидовала и Надежде, и, может, именно из зависти не пожелала скрыть настроение шефа, и сама пристала к Надежде с допросом:

— А что там у тебя за шуры-муры с заключенным?

— Какие это шуры-муры?

— Ну когда-то были. Кстати, как его зовут? Турбай, кажется?

— Доложи, что я приехала, — возмутилась Надежда.

— Он уже знает. — И проговорилась: — Он не примет тебя сегодня. — Но сразу же спохватилась: — Ведь поздно. Сама видишь.

Действительно, было уже поздно. Давно вышла на работу ночная смена. Однако Надежда настаивала:

— А все-таки доложи.

— У него сейчас люди. Погоди. — И, заметив, что Надежда дрожит от холода, сжалилась: — Да ты закоченела вся. Садись, погрейся хоть немного.

Надежда потянулась к печке. В ней весело гудело пламя. От печки дышало теплом. И только сейчас Надежда почувствовала, как она намерзлась и устала. Дорога назад была нелегкая. Особенно за перевалом. К вечеру разгулялась метель, и женщинам не раз приходилось проталкивать машину через заносы.

Домогаясь приема у Шафороста, Надежда в то же время торопливо обдумывала, что же ему сказать. Какими аргументами можно хоть немного смягчить свою вину, как лучше объяснить эту дерзкую и неудачную поездку? Правда, майор Субботин, прощаясь, успокаивал ее: не беспокойтесь, поможем. Но Надежда понимала, что это было сказано лишь для утешения, что он и сам не был уверен, разрешат ли ему взять сверхплановый заказ строителей. Пока шел спор с секретаршей, Надежда еще лихорадочно цеплялась за неопределенное обещание майора, но лишь только уселась у буржуйки, отяжелела, разомлела и стала ко всему равнодушной.

Лень было повернуть голову, чтобы поглядеть на того, кто так шумно, с чувством победителя ворвался в приемную. Но она знала, кто ворвался. Знала и презирала его. В другой раз непременно, еще на пороге встретила бы едкой остротой, а сейчас смолчала.

Это заявился начснабжения. Куценький подвижный человечек с плутоватыми глазами и непомерно длинным носом. Казалось, он тем носом чует, что и под землей лежит. В инженерных кругах его прозвали «доставалой» — такой, мол, что и из-под земли все достанет. Но рабочие приклеили ему прозвище Жог. И с тех пор его уже никто иначе не называл. Только и слышно было: «Жог приехал! Жог достал! Жог обжегся!» Как-то на профсобрании председательствующий, забывшись, объявил: «Слово предоставляется товарищу Жогу».

Сегодня Жог появился, как и всегда, в обмундировании фронтовика — так модно было: в овчинном кожушке, с полевой сумкой через плечо и неразлучной баклажкой на боку. Надежда — да и не только одна Надежда — знала чудодейственную силу этой баклажки в снабженческих операциях Жога. Знал, конечно, и Шафорост, но делал вид, что ему ничего неведомо. Жог принадлежал к категории людей, которые умеют через какие-то только им известные щели влезть начальству в душу. Послушать такого, покажется, что без него и жизнь бы прекратилась.

Но сегодня Жог не без оснований чувствовал себя на коне. Он только что вернулся из треста. Из того треста, куда должна была ехать Надежда. И вернулся не порожним.

— Есть лесок, есть, — отряхая с себя снег, подмигнул он секретарше.

— Все же добыл?

— Два вагончика уже на подходе.

— Наверное, нелегко досталось?

— Ох, и не говорите!

Что бы Жог ни сделал, даже самое незначительное, непременно представлял, что досталось это ему ценой огромных усилий.

Надежду он, конечно, заметил сразу — она выглядела у печурки подбитой, опустившей крылья птичкой, — но и вида не подал, что заметил ее. Кинул шапку на вешалку и, удовлетворенно потирая руки, кивнул на дверь:

— У себя?

Он не спрашивал, есть ли кто-нибудь у Шафороста, не просил секретаршу доложить о нем, стряхнул снег с валенок и уверенно направился к кабинету.

Когда он подходил к вешалке, Надежда отчетливо уловила запах перегара, но даже и это ее не тронуло. Обласканная теплом печки, убаюканная ее потрескиванием, она не слышала, как Жог входил в кабинет. Не слышала, как он оттуда вышел. Открыла глаза лишь тогда, когда Шафорост, уже одетый, стоял у стола секретарши, давал распоряжения.

Надежда мигом вскочила, подошла к нему. Но он даже не обернулся. Кивнул секретарше: «Спокойной ночи!» — и ушел.

— Видишь, я же тебе говорила, что он сегодня не примет, — сокрушенно подняла секретарша подрисованные глаза.

Огорченная, возвращалась Надежда домой. Холодом дышала навстречу ей степь. Усиливался порывистый ветер, вьюжило. Усталая, подавленная, брела она к глухому поселку, к своей хибарке.

Груня уже спала. Только неугомонная бабка Орина впотьмах, чтобы сэкономить керосин, суетилась у колыбельки простуженного ребенка. Зная, куда они ездили и с чем вернулись, она предусмотрительно вытопила печку в комнате Надежды, оставила на тумбочке чугунок с несколькими вареными картофелинами, чайник, заботливо завернув все это в кожушок, чтобы не остыло. Там же, на тумбочке, на ломтике черного хлеба белело полкусочка рафинада, и Надежда благодарно подумала про Груню: это она поделилась своим пайком.

Но не успела она прикоснуться к своему скудному ужину, как в комнатушку набились солдатки. И повернуться стало негде. Кто в чем: в ватнике, в куртке, в шинели, латка на латке, и только одно у всех было одинаково — обеспокоенность. Они уже сегодня приходили сюда. Но Груня сказала, что Надежда вернется поздно, и посоветовала наведаться завтра. А они дожидались у соседки и, завидев огонек в окошке Надежды, тотчас же пришли опять.

Не такие заботы одолевали женщин, чтобы ждать до завтра. У каждой дети или родители престарелые были эвакуированы в свое время, но и доныне живут по разным селам Оренбуржья. Еще Морозов обещал собрать семьи. Затем это же обещал и Шафорост, но все откладывал со дня на день, а теперь даже и слушать о сборе не хочет. Мол, строительство в прорыве, ни единой машины, ни единого человечка отпустить нельзя. Даже накричал на просительниц за «деморализационные» настроения. До каких же пор такое будет тянуться? Терпеть больше нет мочи.

И вот они пришли к Надежде посоветоваться, пожаловаться на Шафороста. На ее ведь участке работают.