счастья, которое было когда-то и осталось там, в далёкой их молодости, в тех освещённых майским солнышком, улыбающихся лицах, в неповторимых минутах, когда им было так хорошо.

В кухне за завтраком, когда жена потчевала его надоевшей овсяной кашей, Сергей Иванович сидел насупившись, едва шевелил ложкой. Не доев и половины тарелки, отодвинул её. Нина Степановна, ещё с вечера заметив, что муж заявился домой как бы не в себе, решила на ночь глядя не приставать к нему с расспросами. А тут спросила:

— Что-то случилось, Серёж?

— У меня, как ты знаешь, каждый день что-то случается, — хмуро ответил он, — работа такая.

— Не нравится, откажись. Я давно тебе говорила.

Сергей Иванович хмыкнул, досадуя на жену, покачал головой: эк, мол, куда хватила!

— А что тут такого, — удивилась она, — поработал и хватит, пусть другие попробуют. Зато сразу гора с плеч. Посмотри, на кого стал похож… Псих ненормальный.

Разговаривать не хотелось, да и о чём? Об этих глупостях?

— Тебе от Глеба привет, — вдруг ни с того ни с сего сказал он жене. — Вы в своей библиотеке его портрет ещё не повесили… рядом с классиками современной советской литературы?

— Именно это он и просил передать? — насмешка, с какой он говорил, не ускользнула от неё. — Зря ты так, с иронией. Писатель он, может, и средний, каких нынче много, но, в отличие от некоторых, на стенку, под бочок к классикам, не лезет.

— Это точно, — согласился Сергей Иванович, — он цену себе знает.

— Тоже неплохое, между прочим, качество, не переоценивать себя. Некоторые и этого лишены даже.

— Булыжник в мой огород? — он взглянул на неё исподлобья, готовый к ссоре.

— Ну так что он? — не отвечая мужу, спросила почти безразлично. — Звонил или заходил?

— Зайдёт он, как же! Живые классики нынче мимо ходят. Звонком осчастливил.

По правде сказать, ему не хотелось заводить этот разговор, о вчерашнем звонке рассказывать не хотелось. Это были его дела, жены они не касались, и нечего было их обсуждать. Как-нибудь сам.

Нужно сказать, что и прежде, в далёкую пору, когда Сергей Иванович и его жена были молоды, когда совместная жизнь у них только налаживалась, их отношения и тогда уже не отличались особым взаимопониманием. То есть Нина Степановна была бы и рада, поскольку сама-то она была с Сергеем всегда и во всём откровенна, никогда ничего от него не скрывала, да и что ей скрывать-то, перед кем? Перед мужем?

У Сергея Ивановича, при скрытном и несколько замкнутом характере, так не получалось. Всё, что знал он о жене, бывшей его сокурснице по педагогическому институту, что узнавал и открывал в ней потом, изо дня в день, живя уже вместе, — всего этого, как понимал он, ему вполне хватало, чтобы считать, что они знают друг о друге всё, что доложено знать, а остальное…

К тому же и самое главное, что до поры для обоих было тайной, что прежде, в течение нескольких лет, мучило их обоих, и эта тайна обернулась вскоре печальным и окончательным приговором, — что детей у них так и не будет и что он, Сергей, в этом не виноват.

В то трудное для обоих время Сергей был не всегда на высоте, и многое, что происходило с ним в ту пору, он вспоминал теперь с неохотой, порой даже с запоздалым зубовным скрежетом, с досадой на себя. Хотя и другое было и по-другому вспоминалось: легко, без угрызений, без сожаления. Жизнь есть жизнь.

Тогда-то и вышла с ним жалкая эта история, о которой только двое на свете и знали, он сам и Лера, вдова покойного друга, Юры Парамонова. История скверная, что и говорить, и он уже плохо помнит, что же толкнуло его тогда на этот постыдный шаг, как и почему он оказался у неё в тот вечер, пьяный, да ещё с бутылкой дешёвого какого-то вина, какую чушь он порол, сидя у неё в маленькой кухне? Зачем-то печалился на судьбу, намекал на неудавшуюся семейную жизнь, на одиночество, выворачивая с пьяных глаз себя наизнанку, и если бы только это…

Но что особенно мучило и при одном лишь воспоминании бросало в холодный пот — это слова, которые он услыхал от неё на следующий день по телефону. «Теперь мне всё про тебя ясно, Серёжа, — сказала она, — и не оправдывайся, я всё про тебя знаю».

Вот это и тревожило, не давало покоя: чего же ей ясно-то стало и что такого она узнала о нём? Так уж и всё?

Пожалуй, с тех пор то ли он старался избегать её, то ли она, а скорее всего, им обоим не хотелось встречаться друг с другом. Иногда, очень редко, просто случайно виделись, но и только.

Словом, была у Сергея Ивановича, как, впрочем, и у каждого, своя жизнь, а в жизни этой было такое, в чём даже перед самыми задушевными и близкими друзьями, и уж тем более перед жёнами, пожалуй, вряд ли потянет исповедоваться.

— Так о чём он? — не дождавшись ответа, переспросила жена. — Случилось что-нибудь?

— Почему непременно что-то должно случиться? — тихо раздражаясь, сказал он. — Просто так человек позвонить не может?

— Когда человек молчит столько лет, а потом вдруг звонит…

Сергей Иванович усмехнулся:

— Железная логика! Вот что значит с утра до вечера с умными книгами общаться. Ну, случилось. Парамону завтра пятьдесят исполняется.

— А что Глеб?

— Напомнил, видишь ли. Решил, что кроме него… Предлагал собраться, отметить. За свою инициативу выдаёт.

— А чья же инициатива? Ты же не проявил, насколько я понимаю.

— Мне больше делать нечего, — Сергей Иванович отодвинул чашку, взглянул на часы. Пора было идти на работу, но что-то удерживало его за столом.

— Не пойму, ты-то что кипятишься, в чём проблема? Кто первый инициативу проявит? Смешно, ей богу!

— Взял, видите ли, на себя роль ревизора нашей совести, будто без него все забурели окончательно. Тоже мне, совесть народа!

— Ну и бог с ним, — успокоила она его, — пусть потешится, а ты, — она вдруг загорелась, — ты возьми и выйди, как у вас пишут, со встречной инициативой. Пригласи ребят в гости. Пусть приходят, и с жёнами. А что? Я уж забыла, когда у нас гости-то были, распугали мы всех… Или сами всех стали бояться, но так же нельзя, Серёжа!

— Ну, хватит! — оборвал он её. — Как панихиду справляешь.

— Чего ты сердишься, я же как лучше… И повод хороший. Собери ребят, стряхни с себя свои комплексы. И Леру позвать можно, — вдруг предложила она.

— А Лера-то здесь при чём? — не