Многим и мне самому показался странным прием на дворе, но Персияне объяснили это особым уважением, выказанным при этом Наследником, который никого не принимал иначе, как сидя, а здесь он стоял и не на коврах». Кто бы мог подумать, что генерал Ермолов и вся его свита будут «так обмануты» персами. Но правда в том, что победа над красными чулками, похоже, ослепила их всех, и они были настолько тщеславны, чтобы показать, как высоко они были польщены приемом. Другие же смеялись над изобретательностью персидского двора с приемом посла Его Императорского Величества на открытом воздухе.

На следующий день по приглашению Аббаса-мирзы генерал Ермолов сопровождал его в пригород Тебриза, чтобы осмотреть войска. «По улицам стояли Персидская и Куртинская конницы, которые вслед за нами въехали на поле. Невдалеке от города нашли мы артиллерию, готовую к учению, но без лошадей. Проехав мимо оной, Аббас-мирза сказал мне, что устройству артиллерии обязан Русским…

Персидская и Куртинская конницы выстроились в особенную линию. От Куртинской отделились части, которые стали нападать одна на другую, и вскоре началась перестрелка. Народ сей управляет лошадьми с особенною ловкостью, и лошади у них весьма хорошие. Из Персиян не выезжал ни один человек, ибо в присутствии Куртинцев их показать невозможно, они во всем уступают сиим последним… Артиллерия действовала отлично хорошо».

В другой раз Аббас-мирза пригласил генерала Ермолова и его свиту к себе в сад. Они были приняты в беседке, в которой предполагалось угостить их чаем. Принц предложил генералу, чтобы вся его свита перешла в другую комнату, где для них была приготовлена трапеза. «Я должен был находиться с ним вместе, а вся свита моя должна была оставаться в другой комнате, но, так как я не изъявил на то своего желания, мы остались все вместе. При выезде из сада одному Аббасу-мирзе была подведена лошадь, а наши все оставались за оградой сада. По знаку, данному моему ординарцу, подле лошади Наследника явилась и моя. Офицеры мои сделали то же самое, и сколь странным это ни казалось Персиянам, но мы все отправились вместе. Нет случая, нет обстоятельства, в котором бы Персияне не желали выказать невыносимую гордость свою».

Из Тегерана прибыл офицер с информацией от великого визиря, что после женитьбы двух его сыновей шах отправится в Султанию, свой летний дворец. Генерал тоже получил приглашение поехать туда. В течение двух дней продолжались переговоры по этому поводу, и крайняя тревога, проявленная из-за задержки, заставила его предположить, что у них был какой-то скрытый замысел. «Настойчивые представления их, – писал Ермолов, – показались мне подозрительными, и желая предупредить Шаха в Султании, я предупредил о своем выезде, на что имел свои причины».

Аббас-мирза. Рисунок, начало XIX века

«За день моего отъезда Аббас-мирза пригласил меня ехать с ним за город. Я отозвался, что, собираясь в путь завтра и страдая глазами, не могу иметь удовольствия его видеть, но прошу дозволения прислать одного из Чиновников моих, который принесет Наследнику благодарность за благосклонный его прием и все внимание, им оказанные.

К тому прибавлено было мною: я бы дождался облегчения в болезни, чтобы иметь у него прощальную аудиенцию, но так как я не был принят им приличным образом и встретился с ним лишь на дворе, и за аудиенцию того почесть не могу, то я не полагаю себя в обязанности ему откланяться официально. Впрочем, зная его за человека милого и любезного, с которым приятно мне было познакомиться, я весьма желал бы еще раз где-нибудь встретиться, хотя в настоящее время препятствовала тому моя болезнь». Этот неожиданный ответ поразил Каймакама-мирзу, и за ним последовали продолжительные объяснения. Министр попытался убедить генерала, что прием на дворе был наивысшим проявлением уважения, которое до сих пор не оказывалось никакому послу, и что они все надевали красные тапочки, если хотели быть принятыми в зале для аудиенций. Ермолов ответил: «Я приказал сказать ему, что не ставлю себя на одну доску с другими, будучи Послом сильнейшей соседствующей Державы, которой дружественное расположение доставляет Персии слишком ощутимые выгоды».

Генерал попросил Каймакама-мирзу передать шаху, что если церемония красных чулок и тому подобного должна строго соблюдаться как основа дружбы, то он не наденет эти чулки и не будет совершать это бесполезное путешествие, если не получит ответа по дороге. Тогда он будет вынужден вернуться в Россию. Этот ответ поверг Каймакама в панику. Генерал получил ответ от наследника, в котором говорилось, что он не примет его офицера. Посол приказал советнику посольства А.Г. Соколову повторить Аббасу-мирзе то же самое, а сам покинул Табриз на рассвете.

Как писали разные исследователи, характер каймакама-мирзы Бюзюрка был очень противоречивым. Р. Портер говорил о нем: «Этот поистине благородный перс – человек скромный, около пятидесяти лет, с вялым, но выразительным лицом, свидетельствующим о доброте и проницательности. Когда того требует случай, энергия проявляется в каждой черте министра, во всех отношениях достойного доверия, оказанного ему его царственным повелителем. Национальная политика все еще зарождалась в этой империи, но мирза Бюзюрк – один из примеров значительной зрелости в государственном правлении. Бескорыстная щедрость в отношении собственной личной выгоды и широкий кругозор при исполнении своих обязанностей, свидетельствующие о большом уме, делают его выдающейся личностью, выше большинства его коллег. Его советы чрезвычайно ценны для наследника, чьи собственные наклонности кажутся столь хорошо склонными к управлению или следованию к процветанию своей страны».

Напротив, Коцебу говорил, что мирза-Бюзюрк – человек неискренний, что «его скупость и бесчинства причиняют боль народу, который ненавидит его так же, как и правительство». В другом месте он назвал министра «настоящим лицемером».

Генерал Ермолов пошел дальше и утверждал, что он человек, хорошо известный своей утонченностью, называл себя дервишем и притворялся, что у него нет ни одной из страстей смертного, что он чужд мирским почестям и всем тщетным желаниям. «И все же этот праведник, – добавлял он, – молитвой и постом наложивший оковы на слабости, человеку свойственных, имел и даже теперь имеет собственный гарем. Сына же своего возвел в достоинство Визиря без всяких заслуг и приготовляет ему свое место. Не допуская никого к Аббасу-мирзе, он один имеет на него неограниченное влияние».

Но, по мнению его царственного ученика, министр заслуживал большой похвалы. На данный момент нет принца, даже в Европе, который бы больше стремился к цивилизации и просвещению своей нации, чем Аббас-мирза. Он поистине покровитель искусств и наук, а также всякого рода учености. Если его наследование престола