только ослабил региональные кризисы и проложил путь к контролю над вооружениями (и другим формам сотрудничества сверхдержав), но и подорвал обоснование сохраняющейся монополии КПСС на силу и правду. Действительно, чрезвычайная значимость идей и доктрин в ленинистских системах сделала еще более настоятельной необходимость того, чтобы трансформационные лидеры в таких режимах сначала делегитимизировали соответствующие аспекты традиционной идеологии элиты – и ее влияние на понимание массами достижимости их целей, – в качестве предварительного условия для создания политического пространства для новых моделей поведения и организации.

Горбачев признал, как и следует успешным трансформационным лидерам, что предварительным условием фундаментальных изменений является разрушение старых идентичностей и терпимость к социальным конфликтам, неизбежно сопровождающим такие изменения. Он использовал социальные и политические конфликты как повод для внушения гражданам и политикам идеи о том, что не бывает изменений без боли и демократии без конфликта. Он реагировал на непредвиденные конфликты (за исключением межнационального насилия и применения насилия против государственных органов), объявляя их доказательством того, что прежний образ действий недопустим и, что еще важнее, его теперь можно изменить. Он сформулировал видение СССР как «нормальной» современной страны по образцу социал-демократического европейского государства всеобщего благосостояния, пусть и вынужден был уверять, будто рыночная плюралистическая демократия не противоречит социализму. Он говорил на языке эволюции, определяя изменения (как в стране, так и за рубежом) как долгосрочный процесс, требующий адаптации к постоянным переменам. Хоть он и не изменил менталитет большей части населения, он укрепил широко распространенную веру в плюрализм (социалистический) и рынки (социалистические) как желательные и возможные альтернативы политическому угнетению и экономической стагнации.

Горбачев также постарался легитимизировать создание правовой культуры, которая деперсонализировала бы государственные правовые институты и тем самым обеспечила бы основу для устойчивых ожиданий перемен к лучшему в отношении защиты личности и частной собственности. Он призвал к принятию нового гражданского правового кодекса, формированию более независимой судебной системы, передаче власти от партийных органов к Советам всех уровней и преобразованию Советов в парламентские институты, создающие законы, обязательные для всех. Это были лишь некоторые из компонентов его декларируемой приверженности «правовому государству», призванному заменить произвол партийных чиновников прежней системы. Конечно, построение законности и привитие гражданам правосознания – долгосрочные процессы. Но Горбачев начал свой путь с легитимизации предсказуемой процедурной альтернативы произвольному, персоналистическому управлению и с прекращения доминирования в правовой сфере партийных органов.

Подобным же образом Горбачев стремился изменить культуру международных отношений. Он ополчился против доминирующей «реалистичной» парадигмы, которая подчеркивала необходимость военной силы, «образ врага», готовность к наихудшему исходу, необходимость накапливания оружия и менталитет «двух лагерей», определяя соревнование сверхдержав как конфронтационную игру с нулевым результатом. Вместо этого Горбачев оправдывал свою уступчивую внешнюю политику тем, что предлагал идеалистическое видение международной политики, ставящей целью преобразовать имидж СССР в образ партнера для решения общечеловеческих проблем. Похоже, он был убежден, что такая трансформация представлений о противнике является предпосылкой для прекращения холодной войны и что прекращение холодной войны может обусловить создание такого международного климата, который необходим для поддержки внутренних преобразований в СССР. Таким образом, «новое мышление» было нацелено как на отечественную, так и на зарубежную аудиторию. В обоих случаях целью было изменение идей, образа мыслей; в обоих случаях цель состояла в том, чтобы разрушить старый образ мышления и привить новый.

Таким образом, исходя из его собственных целей, Горбачев преуспел в делегитимизации привычного подхода к политической жизни внутри страны и за рубежом, а также враждебности к демократической политике и международному порядку, сложившемуся после холодной войны. На деле такое изменение может быть важнейшей основой для его притязаний на роль трансформационного лидера.

Теперь перейдем от трансформационной стратегии Горбачева к политической тактике, которую он использовал, чтобы сделать эту трансформацию мирной и эволюционной. Рекомендации для этого можно найти в обильной литературе, посвященной переходу к демократии. Приведенные в ней рецепты не во всем применимы к случаю ленинистской многонациональной империи, но дают пищу для размышлений о тактике мирного политического перехода. Можно судить о лидерстве Горбачева по этим стандартам. Если он потерпел неудачу, несмотря на использование такой тактики, то причина этого скорее заключается в неприменимости его стратегии в целом к советским условиям, чем в неуместности его политической тактики. Кроме того, поскольку первоочередной задачей Горбачева внутри страны была политическая реформа и трансформация, есть смысл рассматривать его как лидера, пытавшегося осуществить переход к демократии, и оценивать его по стандартам лидерства, описанным в литературе.

Тактика Горбачева и переход к демократии

Западные исследователи в своем изучении перехода к демократии прошли несколько этапов. Первое поколение этой литературы рассматривало демократизацию как процесс, успех которого зависит от социальных, культурных и экономических предпосылок. Лидерству уделялось мало или вообще никакого внимания; косвенно его изучение считалось безнадежным занятием в отсутствие социально-экономических и культурных предпосылок. Более свежая литература, напротив, в гораздо меньшей степени детерминистична и пессимистична. В ней оптимизм и волюнтаризм (чрезмерный, как сказали бы некоторые) основываются на пересмотре исторического опыта Западной Европы и на наблюдении за недавними успешными переходами к демократии стран Южной Европы, Латинской Америки и Восточной Азии[423].

В этой группе исследований многие ограничивающие условия рассматриваются как устранимые, а не решающие препятствия на пути демократического прорыва и демократической консолидации, хотя и признается, что некоторые условия могут подорвать даже самую искусную стратегию лидеров. Здесь акцент делается на стратегиях создания коалиций внутри элит и «политического пространства» для новых общественных групп, мобилизованных в политику в результате краха авторитарных режимов. Следовательно, в первую очередь проявляется интерес к лидерству как фактору, который не только способствует демократическому прорыву и консолидации, но и защищает от постоянной угрозы военного переворота и других форм регресса. Поскольку именно это пытался сделать Горбачев – хотя в социально-экономических и этнических условиях менее благоприятных, чем условия в традиционных авторитарных режимах, – из подобных литературных источников можно почерпнуть ряд рецептов успешной тактики лидерства и применить их для анализа действий Горбачева.

Тактика № 1. Попытка дискредитировать альтернативы демократическому пути, сделать их менее легитимными в сознании общества и элит, чем предлагаемый демократический вариант. Как пишет Адам Пржеворский, «для стабильности любого режима важна не легитимность данной конкретной системы правления, а наличие или отсутствие предпочтительных альтернатив» [Przeworski 1986: 51–52]. С этой точки зрения стратегия Горбачева по исходной десакрализации старого порядка была целесообразна; его тактическое утверждение, что продолжению реформистского пути «нет альтернативы», также было удачным с политической точки зрения. Его аргументы о том, что национальной безопасности СССР и его конкурентоспособности в XXI веке будет угрожать неспособность присоединиться к «современному» миру, стать «нормальной»