Матросы притихли и смотрели на эту пронизанную солнцем картину, как на чудо.

Разглядывая голые скалистые сопки снизу, они и не подозревали, что с вершин их откроется такая величественная красота.

Да и сопки, казавшиеся оттуда, снизу, унылыми, однообразными, вблизи стали веселыми, пятнистыми, словно неведомый художник расцветил их каменной мозаикой, аппликациями из крохотных листьев и цветов или огромной кистью нанес на скалы шершавые краски. И скалы то розоваты, то отливают мягким сиреневым цветом, то темно-коричневы, а то и немыслимо черны, как графит. И краски — лишайники — шелушатся, будто у скал сгорела под солнцем кожа и теперь сползает клочьями.

Местами камни покрыты мхом — где желтоватым, где серым, где сочно-зеленым. В расщелинах зацепились крохотные северные березки, они неказисты — одна-две короткие веточки стелются по земле, жмутся к ее нагретой солнцем груди. Но если сорвать листок и размять его в пальцах, он так остро запахнет грибными березовыми рощами, лесными опушками, что сожмется сердце.

Скалы то разбросаны, обнаженные и веселые, то укрыты мягким красновато-бурым торфяным одеялом. Оно простегано скромными полянками цветов. Цветы мелкие. Розоватые, лиловатые, похожие на недоразвитый клевер — пахнут нежно. Белым цветет морошка. Сиреневым — богун. Попадаются и пушистые желтые цветы на тонких стебельках. Рябит в глазах от этого пестрого калейдоскопа.

— А говорили, что Север — голый, — восторженно сказал кто-то из матросов.

— Север-то? — усмехнулся мичман Зуев, который тоже пошел на экскурсию, чтобы, по его собственному выражению, «раскрыть матросам душу Севера на полную катушку». — Слышали, товарищ капитан-лейтенант, как людям Север истолковывают? Голый. Кто такое сказал — сам есть не что иное, как голой души человек. А заместо сердца у него кусок камня. Не иначе. Север даже в лютую зиму живой. Тут всякий зверь и всякая птица найдут свое место. Он суровый, Север, да. Неженок не любит. Потому всякие бананы-ананасы не произрастают в здешних местах. Север силу любит, крепость в человеке! Его только понять нужно, и он тебе обернется нежнее Одессы.

— Так уж и Одессы, — возразил Коган. — Вы бывали, товарищ мичман, в Одессе?

— А вы в Ближнем бывали?

— Нет.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Зуев. — Побывайте в Ближнем, а я побываю в Одессе. Тогда и поговорим.

Один из матросов, черноглазый, скуластый киргиз, поднял со скалы странный зеленоватый колючий шар. Поднял осторожно, как предмет незнакомый, невиданный. Черт его знает, может, штука эта кусается.

У киргиза были длинные, трудные для запоминания имя и фамилия, и товарищи еще в учебном отряде стали звать его просто Джигитом.

— Что за штука, товарищ мичман? — спросил Джигит с легким южным акцентом.

— Чайкины фокусы. Это морской еж называется. Схватит его чайка во время отлива, принесет на берег и здесь с ним разделается. Внутренности выклюет, а скорлупка с иголками сохнет.

Матросы сгрудились возле Джигита, рассматривая диковинку. Жесткая скорлупа морского ежа была унизана зелеными, похожими на елочные, иглами. Они колко топорщились.

— Бывают и малиновые и сиреневые ежи, — сказал замполит. — Вообще, море всякой живностью богато. И удивительные есть экземпляры. Например, морской паук. Мамы-паучихи откладывают яйца на спинку папы-паука. Вылупляются детеныши и, пока подрастают, поедают своего собственного папу.

— Как поедают? — спросил Джигит.

— Очень просто. Начисто.

— Ха!.. Я бы на месте этого паука ни за что не женился, — под общий смех сказал Сеня.

Джигит завернул ежа в носовой платок:

— Домой пошлем.

Побродив по скалам, спустились вниз, но не к бухте, а к морю.

Зеленоватая вода плескалась о скалы, чистая и прозрачная. Каждый камешек, каждая песчинка на глубине под берегом были отчетливо видны. Между камней шевелились заросли водорослей, увенчанные гроздьями зеленых плодов, похожих на кисти недозрелого винограда. Среди водорослей лежали некрупные морские звезды. На камнях виднелись причудливые башенки — колонии мидий.

Сеня Коган зачерпнул воду ладонью, попробовал на вкус. Вода была холодной — зубы заломило — и соленой, гораздо солоней черноморской.

Владимир за всю экскурсию не проронил ни слова. Жадно присматривался ко всему — и к скалам, и к цветам, и к морскому простору, и к голубому низкому небу, так не похожему на степное. Чтобы все это потом вложить в конверт и отправить Светлане.

Владимир только взялся за поручень, чтобы спуститься в кубрик, как кто-то тронул его за плечо:

— Здорово, Володька! Я все гадаю: вроде ты, а вроде не ты.

Владимир обернулся. У переборки стоит старшина второй статьи, на рукаве — сине-белая повязка. Знакомое как будто лицо.

— Не признаешь? А дрался со мной. Как петух наскакивал.

— Лопух!.. Вот так да! Здравствуй!

Владимир рад, искренне рад встретить Витьку Лопуха, Лопухова.

Говорили, что он где-то на флоте служит. Но чтобы здесь, на «Самоцвете»… Тесен мир!

— Ты давно здесь?

— Последний год. Скоро дэмэбэ. А ты-то как сюда попал?

— По собственной инициативе.

Дважды прозвенел звонок.

— Вызывают. Сменюсь — поговорим.

Владимир, с непривычки ступая осторожно, спустился по крутому трапу, в кубрик. Светились лампочки в стеклянных колпаках, обтянутых металлической сеткой. За складным столом несколько матросов «забивали козла». Молча и сосредоточенно щелкали костяшками, будто священнодействовали. Владимир присел на койку.

Вот так номер. Витька Лопух на «Самоцвете»! Витька Лопух… Вихрь воспоминаний захватил Владимира и понес, понес, возвращая к прошлому, к школьным коридорам, к шуму и сутолоке переменок, к улицам родного села, к белым яблоневым садам, к склонившимся над речкой ветлам. Плещется вода, плещется, бежит, журчит у берегов, ласкается, манит за собой в дальние дали… И будто из воды, всплыли в памяти знакомые лица — учителя, товарищи, односельчане.

Мать смотрит из-под руки в степь:

— Видать, дождик будет… Ишь как крутит, натягивает…

Ах как редко вспоминает он лицо матери, чуть тронутое морщинками у глаз доброе лицо! Ах как редко! Куда чаще вспоминается другое, девичье… Вот и сейчас заслонило оно всех. Смотрит Светка прямо в глаза, будто спрашивает: не забыл ли?

«Нет, нет… И никогда, никогда!..»

Звенит, надрывается звонок.

«Ти-та-а… Ти-та-а… Ти-та-а… Ти-та-а…» Точка — тире… Точка — тире… «Аз». Аврал. Гремят по трапу десятки ног. Быстрей! Быстрей! И Владимир срывается с места. Его пост по расписанию на ходовом мостике.

— По местам стоять, со швартовов сниматься!

В море! Первый раз в жизни на настоящем боевом корабле в настоящее море!

— Кормовой швартов отдать! Носовой на шпиль! «Землю» до половины!.. Левая назад — товсь!.. Правая вперед — товсь!..

Четко и спокойно командует командир. Владимир смотрит на него с обожанием: