меня косились местные, будто я и в самом деле не иннсмаутовец. Но и я косился на них: мне противен вид их лиц с глазами навыкате и болезненного цвета и фактуры кожей. Мне противна их речь: почти бессвязная, выражающая ограниченность ума, скудность знаний, зацикленность на одном предмете — их пошлейшем культе Отца и Матери. Мне все противно в этих людях, и особенно гадко осознавать, что я — один из них. Думая об этом, я прихожу к выводу, что лучше бы мне было никогда и не покидать родной город, не видеть иной жизни — той, которая полностью удовлетворила бы меня, буде бы я еще имел отношение к ней. Теперь же я вынужден деградировать, постепенно становиться таким же, как они.

11 марта, 1913

Дневник был утерян. Вероятнее всего, его вытащила из кармана моего пиджака Дайна, когда я, закончив предыдущую запись, отправился в погреб за вином для матери, слишком старой, чтобы самой тягаться со ступенями ветхой деревянной лесенки. Но вот я обнаружил дневник под кипой платьев Дайны сегодня после полудня, помогая сестре собирать вещи для переезда в дом мужа. Муж… ха, как же это нелепо! Ее избранник — преклонных лет человек, которого, к моей неописуемой радости, не изуродовала иннсмаутовская болезнь. Но он готов принять под кров своего дома мою сестру и ее внебрачное дитя, чем вызывает у меня едва не отвращение. И исключительно презрение вызывает у меня в настоящий момент сестра, ради богатства заключившая брак с этим стариком. С другой же стороны, она теперь не будет меня преследовать, и видеть ее ребенка я буду не чаще чем несколько раз в год, ибо дом старика находится на противоположном конце города, едва ли не за городской чертой.

12 марта, 1913

Я кое-что выяснил о старике, за которого Дайна вышла замуж. Тобиас Райли, он пришел оборванцем в Иннсмаут чуть менее полувека назад и сколотил здесь состояние, достойное короля. А все, что для этого требовалось — вступить в Тайный орден Дагона и во всем поддерживать его деятельность, какие бы ужасные формы эта деятельность ни принимала. Я знаю, что он никогда не был женат, что он бездетен, что имеет существенное влияние на тела и души простых иннсмаутовцев и что вообще довольно почитаем в городе, однако я ровным счетом ничего не знаю о его моральных качествах, хотя и надеяться на его высокую нравственность я не смею. Я только желаю, чтобы моя сестра не была с ним несчастна, желаю искренне, ведь несмотря на всю ненависть, терпимую нами по отношению друг к другу, я не утратил к ней некоторой родственной любви. Еще одно: я буду всеми силами добиваться того, чтобы отчим однажды отправил сына Дайны, названного Оливером, за пределы этой чертовой клоаки, из которой мне выбраться не удалось.

Позже того же дня

А ведь я действительно никогда не выберусь из этого города! Они прокляли меня — мне это известно наверняка, — и я представляю, какая геенна ждет меня за отступничество. Я знаю, на что способен Орден, я знаю, что они легко воплотят в жизнь свои проклятия, но я не понимаю, почему Орден с некоторого момента проявляет ко мне столь живой интерес, почему непременно стремится ограничить мой доступ к внешнему миру и подчиняясь ли воле жрецов и тех, кому подчиняются жрецы, мать и сестра привносят часть ада в мою жизнь уже сейчас.

23 марта, 1913

Я не вижу смысла вести далее мой дневник. Я прозябаю в этом городишке, ни с кем не разговаривая, изо дня в день перечитывая книги, привезенные из Аркхема (как будто из прошлой жизни). Я не устроился на работу, ибо в этом нет ни малейшей необходимости: Тобиас Райли полностью обеспечивает меня и мать. Напрасно она порывается затащить меня в стены Ордена! Я никогда не буду причастным к их проклятому культу, пусть это и будет стоить мне жизни или душевного спокойствия. Я постепенно предаюсь все большему унынию, но это меня мало пугает. Подозреваю, что скоро доведу себя до самоубийства. Тогда мне станет легче.

16 июля марта, 1913

Как глупо было помышлять о самоубийстве. Я не должен сдаваться так скоро.

24 июля, 1913

Что-то странное начало происходить в городе. Выходя на пристань за свежей рыбой, я то и дело слышу, как шепчутся местные. Все их разговоры об одном и тому же — о Тайном ордене и каком-то тумане. Я обеспокоен, но что я могу поделать? Я не могу подойти к любому из иннсмаутовцев и сказать: «Эй, дружище, ты не знаешь, что за чертовщина здесь творится»? Что до матери… она больше не сможет отвечать на мои вопросы. Вся ее речь теперь — совокупность ужасных булькающих звуков, не подлежащих переводу на нормальный человеческий язык. А ее внешний вид! По моему приезду она куталась во множество бесформенных одежд и практически все лицо закрывала платком, должно быть, щадя мои чувства и опасаясь испугать меня. Сейчас же она носит тонкое платье, подаренное ей стариком Райли, и я ясно вижу все те изменения, что произошли с ней за время моего пребывания в Аркхеме. В кошмарах мне стали сниться ее выпученные бесцветные глаза и неестественно искривленный тонкий рот. Почти на всех предметах в доме легко можно увидеть полупрозрачные чешуйки, которыми теперь покрыта ее некогда белоснежная гладкая кожа. Самое скверное: это существо, которое я раньше звал матерью, живущее со мной под одной крышей, не только пугает меня, но и заставляет непрерывно думать о том, что и мое тело не пощадит иннсмаутовская эпидемия. Но вот что станется с моей неправедной душой?

27 июля, 1913

Страх охватил меня накануне вечером и продолжает поглощать меня. Чем он вызван? Туманом, неожиданно распространившимся по всему городу, несмотря на то, что еще двумя днями ранее его тяжелые клубы окутывали исключительно здание Тайного ордена Дагона. Мне не ведома причина его появления, и иннсмаутовцы практически прекратили свои перешептывания на сей счет. Иннсмаутовцы превратились в немых сомнамбул. Они снуют туда-сюда по грязным, дурно пахнущим улочкам, забросив рыбную ловлю, торговлю и даже молитвы Отцу и Матери, ничего не замечая вокруг себя, не замечая и меня — чужака в их рыбьих глазах.

Позже того же дня

Мне больно смотреть на свою престарелую мать, практически полностью утратившую все признаки человеческого в своем облике, но даже сейчас, видя ее в такой отталкивающей инкарнации, я боюсь ее