Вариант один: там с самого начала была какая-то подставная девка. А меня загипнотизировали… Или заколдовали?

Вариант два: я разучился видеть, когда Сесиль врёт, а когда правду говорит. Вот это было бы совсем плохо!

Поговорили мы, и я предложил: а пойдем-ка на улицу. Дождь как всегда, и всё такое, но она согласилась. Идём мимо церкви, я ей: давай зайдём. Она удивилась до глубины души: ты в церковь хочешь зайти? Да еще и в католическую…

А какая разница, католическая она или какая там ещё? Главное, чтобы с Богом там поговорить можно было, а не с чертями какими-нибудь из водных глубин или с высокогорных ледников.

Нормальный чтобы был Бог. Пусть даже такой наивный, как в детстве: с большой белой бородой и среди облаков. Потому что на кого-то нам ведь нужно опираться. И с Куртом я сейчас не согласен. Иисус за нас умер, а не за каких-то посторонних. Может, он и зря это сделал — но ведь за нас. Так что надо относиться к его жертве с уважением.

Мы переехали на Средний Запад, я поступил в колледж, подрабатываю в автомастерской. Сесилия заканчивает курсы парикмахеров, скоро начнет работать. Денег у нас маловато, но не голодаем. Курта Кобейна мы больше не слушаем. Не то чтобы из принципа, просто не хочется.

Шаман оставлял мне листок с длинным телефоном, по которому к нему можно было бы дозвониться в его родной Кизил-Сити. Но листок этот куда-то подевался, никак не могу найти.

Одна есть у меня проблема. Иногда смотрю я на Сесиль и кажется мне, что это и не она вовсе, а какая-то чужая, посторонняя женщина. Встряхну головой — и наваждение проходит. А потом опять — нахлынет, и страшно мне становится. Кто она на самом деле?

Да сам я, кто я?

Вот, закончил я свою рукопись. Издавать или даже хранить её для себя я не собираюсь. Зачем? Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, а в моих заметках мертвецов набралось уже довольно много.

Отнесу рукопись на берег реки и сожгу. Пусть пепел унесёт ветерком в воду. И пусть читают её в воде мудрые рыбы и пусть знают, какой странной бывает иногда жизнь человека.

США, Средний Запад, 1998

отмосфера

Куда подевались крысы?

2018

А вот и Харрис. Я сердечно поприветствовал своего давнего друга, обнял, похлопал по плечу. Сколько же мы не виделись? Я спросил его об этом. Одиннадцать лет, он полагал, а как по мне, то и все двенадцать. Он ничуть не изменился. Все такой же молодой и обаятельный мужчина, сражающий наповал своим умением говорить и держать себя. Не то что я: я здорово постарел за то время, что мы не виделись, и он это заметил. Он также не преминул сказать, что и взгляд мой потускнел — не от болезни, нет, но во взгляде моем больше нет былой искры. Ах, если бы мой милый друг знал только, в чем причина моего преждевременного увядания! Но я не могу позволить себе поведать ему об этом, как бы страстно он ни просил меня. Ибо, зная натуру Харриса, натуру истинного искателя приключений, я, дав ему толику лишней информации, рискую натолкнуть его на мысль о новой авантюре, способной бросить его в силки смертельной опасности.

Мы некоторое время беседовали, он говорил о своей жизни в Оклахоме. Ничего примечательного в его повседневной жизни нет: женат, есть сын и дочь, не родные — дети жены от первого брака; работает в библиотеке, пишет литературоведческие трактаты, хотя литература его мало занимает в последнее время: в Оклахоме она скучна и непримечательна, как и все прочие виды искусства, как и все течение жизни. То ли дело Аркхем с его богатой библиотекой старинной литературы, содержащей многочисленные ветхие тома о потустороннем и неизведанном. То ли дело жизнь в Аркхеме, где каждый дом овеян тайной, где каждый шаг может привести тебя к неминуемой гибели, и не от человеческой руки. Похоже, мой друг склонен романтизировать, похоже, он чересчур гиперболизировано и, возможно, даже гротескно воспринимает обыденность своей малой родины — некрупного городка Аркхема, что недалеко от Бостона. Я сказал ему об этом, он — запротестовал. В его тихой размеренной жизни не хватает теперь риска, приключений и страха. Ну ничего, если уж мой дорогой друг желает изведать страх, то я ему поведаю о том, что заставило меня покрыться на одну треть седыми волосами в свои тридцать четыре года!

* * *

Ты знаешь, Харрис, два года назад случилась одна пренеприятнейшая история с моим бывшим учителем — стариком Шерманом. Ты должен его помнить, он преподавал у меня историю. Это у него я просиживал все дни и все ночи, слушая рассказы старика (хотя он тогда еще не был стариком) о всех тех ужаса, о которых ты и сам слыхивал: о Буром Дженкине, который временами появлялся на улицах Аркхема, о тревожных вестях из Иннсмаута и Данвича. Меня поражало то, как он трактовал происходящее, и хотя от его слов порой кровь стыла в жилах, я не смел его прерывать, напротив, я с головой бросался в пучину легенд. Это было поистине великолепно! Тайны Новой Англии с пояснениями профессионального историка кажутся правдивыми, пугающе реальными. Но любовь к тайнам и довела его до столь неблагоприятного для него инцидента и — подчеркиваю — может и тебя довести до того же, если ты не проявишь благоразумие и попытаешься проследовать по пути старика Шермана.

Итак, как-то два года назад Шерман пригласил меня к себе на чашечку чая. И провались я сейчас под землю, если я не был рад принять это приглашение. Повидаться спустя много лет с любимым преподавателем — что может быть лучше? Но мне следовало тогда отказаться. Что ж, что сделано — то сделано, однако бедняге Шерману уже не поможешь, да и прежнего спокойствия мне больше не вернуть… Знаешь, Харрис, я боюсь однажды попасть в Аркхемскую лечебницу, сойти с ума и умереть, не вернувшись к нормальной умственной деятельности. Честное слово, я боюсь этого больше всего на свете! Похоже, я отвлекся.

В тот вечер я явился к старику в приподнятом настроении, и он, насколько я мог судить по его веселой болтовне, тоже рад был видеть меня. Мы выпили по первой чашке чая, после чего Шерман предложил выпить виски. «Выпей, мой друг, — сказал он. — Выпей, а то ведь на