потерять и желал бы как можно более оттянуть момент ее погружения в океанические воды, однако — увы — не в моих силах на это повлиять. И я хотел бы избежать той же участи — нисхождения в пучину и, самое главное, — утраты человеческого «Я».

29 июля, 1913

Город охватила волна безумия. И без того полоумные иннсмаутовцы были замечены мною в самых что ни на есть дискредитирующих ситуациях: за поеданием нечищеной сырой рыбы, без одежды прогуливающихся вдоль набережной, без лодки, вплавь, добирающихся к рифу Дьявола. Многие из них подолгу кричат на их диком наречии, в котором лишь отдаленно угадывается английский язык. Но чем больше они бесчинствуют, тем более крепкой становится их вера, громче и яростнее становятся их молитвы, на несколько дней позабытые, а жрецы чаще, чем обычно, появляются на улицах, чем приводят в благоговейный трепет горожан. Мне кажется, жрецы — единственные, кто знает наверняка о причине всеобщего помешательства, и они не собираются посвящать в свои тайны население. Но если и жрецы не обладают всей полнотой информации? Ведь единовластные правители Иннсмаута — не они и не Марши, но те отвратные, омерзительные создания, которым иннсмаутовцы поклоняются, которым приносят кровавые жертвы, которым отдаются, идя на поводу у собственной алчности, ограниченности и малодушия.

30 июля, 1913

Я понял, о, я понял, в чем причина иннсмаутовского неистовства! Это туман — он действует на горожан столь странным образом. Они толпами покидают свои дома, чтобы нырнуть под воду и больше не вынырнуть, чтобы отправиться Й’хан-тлеи. А те, что остаются в городе, практически не похожи на людей, и даже у молодых иннсмаутовцев тела поразительно деформированы вопреки обычному протеканию иннсмаутовской болезни. Я слежу за этими тварями (нет, у меня совершенно определенно больше не повернется язык назвать их людьми) из окна верхнего этажа материного дома — я просто не могу не следить за ними. Я не могу отвести взгляд от концентрических кругов, которые образуются при погружении серо-зеленых тел. И в сложившихся обстоятельствах я принял решение как можно дольше не покидать стены дома с целью не подвергнуться губительному влиянию загадочного тумана и, по возможности, не выпускать на улицу или даже во двор свою мать, ибо я действительно боюсь потерять ее, даже если она и не мать моя уже вовсе.

1 августа, 1913

Теперь я один в доме с плотно закрытыми дверями и окнами. Моя мать ушла сегодня ночью, а я спал и не слышал, когда и как это произошло. Я благодарил судьбу за то, что моей матери не суждено было подвергнуться всеобщему безумию, быть может, лишь потому, что она ввиду своей слабости не могла выйти из дома и вдохнуть все еще покрывающий иннсмаутовские улочки туман. Но необходимость переселиться под воду, очевидно, придала ей сил добраться сегодня до побережья. О, я должен снова поблагодарить судьбу — за то, что мне не суждено было увидеть последнего признака подводной жизни — жабр — на моей матери. Случись это — я наверняка сошел бы с ума. Я уже близок к тому, чтобы потерять рассудок. Я в одиночестве, я в заточении. Пожалуй, сейчас мне хотелось бы даже увидеться с Дайной. Пожалуй, я должен сообщить ей о том, что наша мать больше не принадлежит человеческой цивилизации, хотя я чувствую — и это вселяет в меня неописуемый ужас, — что сестра знает о ее уходе. В любом случае, я не рискну покинуть этот дом, по крайней мере до тех пор, пока у меня остается еще немного еды.

3 августа, 1913

Мое заточение не столь невыносимо, как я предполагал. Какое счастье — не встречать взглядов немигающих глаз, не слышать перешептываний за спиной, не слышать монотонного «Ай’а Дагон! Ай’а Гидра!», Какое счастье — знать, что ты пока не один из них, что у тебя еще есть время для простого человеческого существования. Счастье — ощущать незамутненность своего рассудка. Я думаю обо всем этом — и ужас, охватывающий меня временами, отступает. И возвращается вновь, когда я вспоминаю, что еды в доме практически не осталось.

5 августа, 1913

Я старался как можно меньше употреблять пищи в эти два дня, но доел сегодня последний кусок черствого хлеба и последнюю копченую рыбину. Утром я спустился в погреб не через вход со двора, а через вход с кладовой, и обнаружил там наполовину опустошенную бочку вина, больше — ничего. Я надеюсь некоторое время мириться с голодом, и я буду молиться, хоть и не знаю кому — уж точно не Отцу и Матери, — о сохранении здравого смысла, который удержит меня от выхода из дома прежде, чем пелена безумия спадет с глаз иннсмаутовцев.

6 августа, 1913

Чувствую себя великолепно. Поэзия Бодлера — духовная пища — поддерживает мои жизненные силы взамен пищи реальной. Однако стоит мне выглянуть в окно — и мое сердце замирает в ожидании самого неблагоприятного для меня исхода; я не вижу никаких улучшений: по-прежнему толпы омерзительных существ, в которых не так давно угадывался человеческий облик, бредут в направлении побережья, по-прежнему клубы тумана устилают брусчатые улочки Иннсмаута и отравляют сознание иннсмаутовцев. Хорошо, что дом покойной моей матери стоит на некотором возвышении и туман, кажется, слишком густ для того, чтобы проникнуть в мельчайшие щели под дверями и оконными рамами… хорошо. «Покойной моей матери», — так я написал. Неужели я подсознательно считаю ее мертвой, хотя и твердо знаю, что она жива, что еще долго — вечность — будет жить? Предпочитаю вернуться к чтению, пока уныние совершенно не завладело мной.

7 августа, 1913

Никаких изменений, лишь Бодлер сменился графом Лотреамоном, этим великим безумцем, но его безумие — благо в сравнении с безумием Иннсмаута.

8 августа, 1913

Голод начал беспокоить меня невыносимо. Я пью вино, пытаясь забыться, и то и дело проваливаюсь в сон. Сны прерывисты и переполнены кошмарами, в которых рыболюди связывают меня и бросают с рифа Дьявола в воду тонуть, ибо я не отрастил жабры и перепонки меж пальцев. И я тону, я вижу мистический Й’хан-тлеи с его циклопическими постройками удивительных, невообразимых форм. Меня окружают тысячи — тысячи тысяч! — морских существ, не рыб и не амфибий и не млекопитающих, как дельфины или киты, — существ, не подлежащих современной классификаций животного мира Земли. Существ, боюсь, более древних, чем все прочие существа на этой планете, а может, и чем сама планета. Я чувствую, что мне не хватает воздуха, вода