Ей весь свой век хвалить и прославлять вино

И шалости любви нескромной? Два предмета,

Не спорю, милые;– да что в них? Солнце лета,

Лучами ранними гоня ночную тень,

Находит весело проснувшимся мой день;

Живу, со мною мир великий чуждый скуки,

Неистощимые сокровища науки,

Запасы чистого привольного труда

И мыслей творческих, нетяжких никогда!

Как сладостно душе свободно-одинокой

Героя своего обдумывать! Глубоко,

Решительно в него влюблённая, она

Цветёт, гордится им, им дышет, им полна;

Везде ему черты родные собирает;

Как нежно, пламенно, как искренно желает,

Да выйдет он, её любимец, пред людей

В достоинстве своём и в красоте своей,

Таков, как должен быть, он весь душой и телом,

И ростом, и лицом; тот самый словом, делом,

Осанкой, поступью, и с тем копьём в руке,

И в том же панцыре, и в том же шишаке!

Короток мой обед; нехитрых, сельских брашен,

Здоровой прелестью мой скромный стол украшен

И не качается от пьяного вина;

Не долог, не спесив мой отдых, тень одна,

И тень стигийская, бывалой крепкой лени,

Я просыпаюся для тех же упражнений,

Иль предан лёгкому раздумью и мечтам,

Гуляю наобум по долам и горам.

Но где же ты, мой Пётр, скажи? Ужели снова

Оставил тишину родительского крова,

И снова на чужих, далёких берегах

Один, у мыслящей Германии в гостях,

Сидишь, препогружён своей послушной думой

Во глубь премудрости туманной и угрюмой?

Иль спешишь в Карлсбад здоровье освежать

Бездельем, воздухом, движеньем? Иль опять,

Своенародности подвижник просвещенный,

С учёным фонарём истории, смиренно

Ты древлерусские обходишь города,

Деятелен и мил и одинак всегда?

O! дозовусь ли я тебя, мой несравненный,

В мои края и в мой приют благословенный?

Со мною ждут тебя свобода и покой,

Две добродетели судьбы моей простой,

Уединение, ленивки пуховые,

Халат, рабочий стол и книги выписные.

Ты здесь найдёшь пруды, болота и леса,

Ружьё и умного охотничьего пса.

Здесь благодатное убежище поэта

От пошлости градской и треволнений света:

Мы будем чувствовать и мыслить и мечтать,

Былые, светлые надежды пробуждать

И, обновлённые ещё живей и краше,

Они воспламенят воображенье наше,

И снова будет мир пленительный готов

Для розысков твоих и для моих стихов.

* * *

Последнее известное письмо Пушкина Языкову:

«14 апреля 1836 г. Из Голубова в Языково.

Отгадайте, откуда пишу к Вам, мой любезный Николай Михайлович? из той стороны – где вольные живали ets.

где ровно тому десять лет пировали мы втроем – Вы, Вульф и я; где звучали Ваши стихи, и бокалы с емкой, где теперь вспоминаем мы вас – и старину. Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой, и у которой я в гостях. Поклон Вам ото всего и от всех Вам преданных сердцем и памятью!

Алексей Вульф здесь же, отставной студент и гусар, усатый агроном, тверской Ловлас – попрежнему милый, но уже перешагнувший за тридцатый год. Пребывание его во Пскове не так шумно и весело ныне, как во время моего заточения, во дни, как царствовал Александр; но оно так живо мне Вас напомнило, что я не мог не написать Вам несколько слов в ожидании, что и Вы откликнетесь. Вы получите мой Современник; желаю, чтоб он заслужил Ваше одобрение. Из статей критических моя одна: о Кониском. Будьте моим сотрудником непременно. Ваши стихи – вода живая; наши – вода мертвая; мы ею окатили Современника. Опрысните его Вашими кипучими каплями. Послание к Давыдову – прелесть! Наш боец чернокудрявый окрасил было свою седину, замазав и свой белый локон, но после Ваших стихов опять его вымыл – и прав. Это знак благоговения к поэзии. Прощайте – пишите мне, да кстати уж напишите и к Вяземскому ответ на его послание, напечатанное в Новосельи (помнится) и о котором Вы и слова ему не молвили. Будьте здоровы и пишите. То есть: Живи и жить давай другим.

14 апр. Весь Ваш А.П.

Пришлите мне ради бога стих об Алексее божием человеке и еще какую-нибудь легенду. Нужно».

Последнее известное письмо Языкова к Пушкину:

«Спасибо Вам, что Вы обо мне вспомнили в Тригорском… тогда я был легок! Ваш «Современник» цветет и красуется: жаль только, что выходит редко, лучше бы книжки поменьше, да чаще. Я пришлю Вам стихов. – Что делать мне с «Ж[ар]-Птицей»? Я вижу, что этот род не может иметь у нас полного развития; я хотел только попробовать себя: теперь примусь за большее.

Я собираюсь в Белокаменную, на свадьбу сестры, – повезу туда и всю «Птицу». – Мне пишут, что Вы опять будете в Москве – дай Бог мне с Вами там съехаться. «Наблюдатель» выходит все плоше и плоше – жаль мне, что я увязал в него стихи мои: его никто не читает.

Ответ на послание кн. Вяземского будет скоро – виноват я, грешный, перед ним, но ведь я был немощен и хил – поправлюсь и исправлюсь.

Ваш Н. Языков

Июня 1 дня 1836