— Думаю, где-то в процессе я забыла о своей значимости. Я забыла себя.

И теперь она подошла ближе. Она положила ладонь на кромку его рубашки, слегка потянув и сжав ее, она начала к нему прикасаться, плача и улыбаясь одновременно.

— Адам, я хочу сказать тебе две вещи.

— Что я могу…

— Прошу. Просто дай мне сказать.

Все это у нее не очень получалось. Она просто стояла рядом с ним, а глаза ее все больше и больше наполнялись слезами. Адама явно беспокоило, что он никак не может помочь. Его опущенные руки сжимались в кулаки, и Оливия любила его за это еще сильнее. За то, что он смотрел на нее так, словно она была началом и концом каждой его мысли.

— Первая: я солгала тебе. И моя ложь была не просто умолчанием.

— Оливия…

— Это была настоящая ложь. Плохая. Глупая. Я позволила тебе… нет, я заставила тебя думать, будто у меня есть чувства к другому, тогда как на самом деле их не было. Никогда.

Его ладонь поднялась к ее щеке.

— Что ты…

— Но это не очень важно.

— Оливия. — Он притянул ее ближе, прижался губами к ее лбу. — Это не имеет значения. О чем бы ты ни плакала, я все исправлю. Я сделаю, как надо. Я…

— Адам, — прервала она, улыбнувшись сквозь слезы. — Это не важно, потому что есть вторая, главная вещь.

Теперь они были так близко. Она чувствовала его запах, его тепло, его руки, которые скользили по ее лицу, вытирая слезы.

— Милая, — тихо сказал он, — что это за вторая вещь?

Она все еще плакала, но была счастлива как никогда. И наконец сказала — вероятно, с ужаснейшим произношением:

 — Ik hou van jou, Адам.

Эпилог

Результаты: тщательный анализ собранных данных с учетом потенциальных искажений, статистических погрешностей и предвзятости экспериментатора показывает, что, когда я влюбляюсь… на самом деле все оказывается не так уж плохо.

Десять месяцев спустя

— Стань там. Ты стоял прямо там.

— Разве?

Он немного поддразнивал ее. За последний год это восхитительное обиженное выражение лица стало у Оливии любимым.

— Немного ближе к фонтану. Идеально.

Она отступила на шаг, чтобы полюбоваться на свое творение, а затем подмигнула ему, достала телефон и сделала быстрый снимок. И на мгновение задумалась, не поставить ли это фото вместо нынешней заставки на телефоне (их селфи вдвоем, сделанное несколько недель назад: они стоят под юккой, Адам щурится на солнце, а Оливия прижимается губами к его щеке), но передумала.

Так проходило их лето: пешие походы, мороженое, ночные поцелуи у Адама на балконе, смех, обмен невысказанными историями, разглядывание звезд, намного более ярких, чем те, которые Оливия когда-то наклеивала на потолок своей спальни, стоя на стремянке. Она собиралась начать работать в онкологической лаборатории в Беркли меньше чем через неделю. Теперь у нее будет более плотный и напряженный график и увеличится путь до работы. И все же она не могла дождаться этого дня.

— Просто стой там, — приказала она. — Выгляди враждебно и неприступно. И скажи «тыквенные специи».

Адам закатил глаза.

— Какой план, если кто-нибудь войдет?

Оливия огляделась. В факультетском коридоре было тихо и пустынно, а тусклое освещение делало волосы Адама почти синими. Был поздний летний вечер, к тому же выходные — никто бы не вошел. И даже если бы вошел, Оливия Смит и Адам Карлсен уже не могли никого удивить.

— Кто, например?

— Может появиться Ань. Чтобы помочь тебе воссоздать волшебство.

— Практически уверена, что она гуляет с Джереми.

— Джереми? Парень, в которого ты влюблена?

Оливия показала ему язык и посмотрела на экран телефона. Счастлива. Она была так счастлива и даже не знала почему. Хотя нет — конечно, знала.

— Ладно. Через минуту.

— Ты не можешь знать точное время. — Адам говорил терпеливо и снисходительно. — Не с точностью до минуты.

— А вот и могу. В тот вечер я работала с белковым иммуноблотом. Я просмотрела свои лабораторные журналы и восстановила время и место в пределах погрешности. Я добросовестный ученый.

— Хм. — Адам сложил руки на груди. — Получился тот иммуноблот?

— Суть не в этом. — Она улыбнулась. — Кстати, что ты тут делал?

— В смысле?

— Год назад. Что ты делал на факультете поздним вечером?

— Не помню. Может, у меня был дедлайн. А может, я шел домой. — Он пожал плечами и окинул взглядом коридор, пока взгляд его не упал на фонтанчик. — Может, мне хотелось пить.

— Может быть. — Она сделала шаг ближе. — Может, ты тайно надеялся на поцелуй.

Он посмотрел на нее долгим, веселым взглядом.

— Может быть.

Оливия сделала еще шаг вперед, и еще, и еще. А затем ее будильник прозвонил — точно в тот момент, как она встала ровно перед ним. Еще одно вторжение в его личное пространство. Но на этот раз, когда она привстала на цыпочки, когда она закинула руки ему на шею, ладони Адама прижали ее к его груди.

Прошел год. Ровно один год. И теперь его тело было так хорошо знакомо ей: она знала ширину его плеч, щетину, запах его кожи — все наизусть. Она чувствовала улыбку в его взгляде.

Оливия погрузилась в него, позволила ему поддержать себя, потянулась, и ее губы почти коснулись его уха. Она прижала их плотнее и тихо шепнула:

— Можно я вас поцелую, доктор Карлсен?

Примечания автора

Я пишу истории об академической жизни, потому что это все, что я знаю. Научный мир — зачастую очень замкнутая, всепоглощающая, оторванная от прочего мира среда. В последние десять лет у меня были прекрасные наставницы, которые постоянно поддерживали меня, но я могу припомнить десятки случаев, когда чувствовала себя так, будто я — сплошное разочарование, неудачник от науки. Но такова аспирантура — как знают все, кто через это прошел: напряженное, выматывающее, конкурентное занятие. Научная карьера нарушает баланс между работой и личной жизнью своим особым способом: изматывает людей, заставляет забыть, что они стоят больше, чем количество публикаций или гранты, которые им удалось выбить.