— Так с пивом ты расправился? — неверяще покачал головой блондин. — А я на Константена думал, извини, Константен, — дварф, добродушно ухмыльнувшись, махнул рукой, а Эдер продолжил, обращаясь к все еще хихикающему Кьеллу: — Ты что, ударился в пьянство с тоски по возлюбленной? Скоро доплывем ведь, и ты снова заглянешь в ее сердитые зеленые глаза. Зачем же все выпивать-то? Там галлонов десять еще было.

— Не, это новенький, Рекке, — все еще периодически содрогаясь и похрюкивая, ответил гламфеллен. — Он и наш скверный грог вкусненьким звал, и вашу дирвудскую ослиную мочу враз распробовал. Алот, ты, главное, к меду его не приобщай, он вмиг тебя без запаса оставит. Нет, ну надо же, людоед в шкурах жертв, ой, не могу, хи-хи-хи… Может, подарить ему пару из бархатных камзола и бриджей для мясницких работ, чтобы твой тонкий художественный вкус успокоился, а, Эдер? — дирвудец, недовольно морщась, хотел было что-то ответить, но товарищи, наконец, приблизились к воротам, из которых им навстречу вышел давешний мясник.

Все, кроме Кьелла, невольно отшатнулись — этот разумный и правда выглядел, как персонаж ужастика-слэшера, в своих заляпанных свежей кровью кожах. Правда, он несколько поправил ситуацию, стянув свой окровавленный колпак, и открыв прятавшуюся под ним физиономию самого обычного гламфеллен — с платинового колера длинными патлами, сальными и немытыми, платиновой же недельной щетиной, и белозубой улыбкой на бледном лице. Его миндалевидные глаза остановились на лице Кьелла и просияли радостью.

— Фейин хеймкамюр, брётир, сваратир ту лика калли Римргандс? Фирирбёди Ватнир эр упптеккин, эн эг мюн кинна иккьюр фирир хонум, юм леит ог ханн эр лаус[13], — его ордйома был беглым и чистым, с сильным береговым акцентом.

— Хайо[14], — отозвался Кьелл, — Гетум вид талад аэдиран, сво фёлькит митт скильи[15]? — пусть он и рад был услышать родную речь, общаться на непонятном его друзьям языке бледный эльф не собирался.

— Конечно. Значит, вы все — пилигримы? Нечасто мы видим прихожан Зверя Зимы, не принадлежащих к роду гламфеллен. — эорский «лингва франка» в устах обитателя льдины был вполне хорош. — Я — Вестник Хафйорн. Проходите, погрейтесь у очага, и разделите с нами пищу, — они прошли в ворота, и последовали за Хафйорном вглубь поселка, обходя огромную ледяную скульптуру, изображающую Римрганда в виде минотавра, и сделанную с великим тщанием.

— Э-э-э, не ту ли пищу, что ты только что нарубил, Хафйорн? — влез Эдер, все еще опасливо глядя на местного.

— Хвад[16]? — удивленно обернулся к дирвудцу тот. — Нет, говяжий суп будет на ужин. Вальбрендхюр разогреет для вас жареную исе. Каковы ваши имена, друзья? — компания назвалась.

— Лофгрен? — еще ярче засиял Хафйорн. — Моя бабка по отцу была из твоей фамилии, брат. Пусть свою фамилию я оставил, став Вестником, родственная кровь исчезнет из моих жил только после того, как меня заберет Римрганд.

— Здорово, — ответно улыбнулся Кьелл. Родственные связи, неважно, сколь дальние, ценились в Белом Безмолвии, и пусть родство между ними было степени «седьмая вода на киселе», этот разумный сразу показался ему симпатичнее. — Расскажешь нам, что это за «Вестники», и чем вы тут заняты, родич?

— Я не очень хороший рассказчик, — ответствовал местный житель. — Ты лучше спроси у Вальбрендхюра, или послушай Ватнира, вот уж кто мастер слагать слова. Но все мы, живущие в Часовне Вестников, просто проводим время в ожидании неизбежного. Конца всего, — пояснил он.

— Но почему именно здесь? — недоуменно спросил Константен. — Проплыви пару миль в любом направлении, и окажешься теплых водах тропического моря, а то и на песчаном пляже с пальмами. Зачем торчать в этом мерзлом местечке?

— Конец всего настигнет нас в любой точке мира, — добродушно ответил Хафйорн. — Какая разница, где тебя постигнет полное и окончательное развоплощение, здесь или где-либо ещё? Нужно ли рвать жилы в попытках добыть мирских благ, обеспечить потомство, стяжать славу? Все это превратится в пыль, когда воля Римрганда накроет мир. Не лучше ли ожидать момента, когда придёт Великое Ничто, в приятной компании, занимаясь любимым делом в свое удовольствие? Я на своем месте, и мне все нравится. Зачем тщетно искать лучшей доли, тратя мгновения своей жизни, что лучше потратить на себя и близких, если итог один и тот же — аннигиляция?

— Ну, на песчаном пляже ждать всеобщего конца все же теплее, — пожал плечами Эдер. — И потом, жизнь пока что не спешит прекращаться. Почему бы не пожить в большем удобстве?

— Подобные желания только привязывают нас к этому эфемерному существованию, — блеснул зубами Хафйорн. — Желания порождают желания, страсти порождают еще большие страсти. Это бесконечный, закольцованный путь в никуда. Финальность и окончательность — прерогатива Римрганда, но не этого мира. Зачем скорбно влачить себя по жизненному пути, мечась за призраками страстей? Не лучше ли принять всю бессмысленность этой жизни, как факт? Римрганд избавит от мук всех — верящих, неверующих, и даже незнающих. Бежать от его воли, отрицать ее, бояться — бессмысленная трата сил. Все Вестники примут свой конец с радостью, и проведут время до него, не тратя себя на ненужные желания. Единственная значимая разница между этим местом и любым другим — здесь, у Белой Пасти, рядом с доменом Зверя Зимы, неизбежный конец наступит быстрее, — компания погрузилась в озадаченное молчание, один лишь Кьелл весело засмеялся.

— А еще говорил, что плохой рассказчик, родич, — хлопнул он Хафйорна по спине. — Прибедняешься, да.

— Я всего лишь повторяю то, что говорит нам Ватнир, — ответил тот. — Все это — его слова.

— Или этот твой Ватнир что-то понял в жизни, или же он — редкий краснобай, — Кьелл почесал нос. — В любом случае, интересный разумный, надо его повидать.

— Что же, Кьелл, вы считаете, что эта философия — истинна? — озадаченно спросил Алот.

— Истин на самом деле много, Алот, — добродушно ответил гламфеллен. — Истина Римрганда — мир рано или поздно рухнет, и ничего не останется ни от тебя, ни от всех твоих усилий, ни от чего-либо еще. Истина Галавэйна: только непрерывная борьба с сильными противниками — врагами, обстоятельствами, собой, — сделает из тебя самую лучшую твою версию. Истина какого-нибудь пьяницы —