хоть что-то.

Сэл откинулся назад со сдавленным вздохом, бледный и вспотевший. Люсьен одарил его широкой, веселой улыбкой.

– Посмотри правде в глаза, Салли. Теперь ты официально один из нас.

– Вот же ж…

Тина потянулась, чтобы похлопать его по рукам.

– Мами́ права. Мы любим тебя, Сэл.

Антон просто пожал плечами:

– Ты такая же часть Роузмонта, как и Мами́. – Он повернулся к своей бабушке. – Дело в том, Мами́, что я не могу постоянно быть здесь, чтобы заботиться об этом месте. С таким же успехом ты могла бы…

Она остановила его взглядом.

– Хватит. Я не ожидаю, что кто-то из вас станет жить здесь круглый год, хотя, если это ваш выбор, вы, конечно, можете. В любом случае существует траст, который позаботится о техническом обслуживании и налогах.

Люсьен и Антон обменялись взглядами. Я достаточно хорошо знала Люсьена, чтобы понимать, что ни один из них не стал бы тратить эти средства на содержание Роузмонта. Они оба зарабатывали достаточно, чтобы самим позаботиться об этом месте. Что касается Тины, я понятия не имела, что она будет делать. Но она тут же просияла.

– Я бы хотела здесь жить. – Она повернулась к Люсьену и Сэлу. – Если вы двое не против.

В уголках глаз Люсьена появились морщинки.

– Милая, ты слышала Мами́ – это такое же твое место, как и мое.

– Да, но ты живешь здесь уже некоторое время. Я не хочу наступать тебе на пятки.

– Ты спрашиваешь меня? – Сэл слабо рассмеялся. – Потому что я все пытаюсь ущипнуть себя.

– Позволь помочь. – Люсьен сделал вид, будто хочет ущипнуть Сэла, но тот сразу же отмахнулся от него. Люсьен усмехнулся, но смех быстро утих, и он поерзал на месте. – Дело в том, что я на некоторое время уеду из Роузмонта.

– Оу? – Амалия бросила в мою сторону понимающий взгляд, словно ожидала этого. Мне захотелось заползти под стол. Она ошибалась в своих суждениях. – Рассказывай, Титу́.

Люсьен откашлялся, сделал глоток чая со льдом, затем снова откашлялся.

– «Кэпс» попросили меня зайти и посмотреть, смогу ли я снова играть за них.

За столом будто взорвалась бомба.

– Ты что, мать твою, с ума сошел?

– Люк, нет!

– Madre de dios![84]

– Non! Non, non, non! – Каждое «нет» сопровождалось стуком ладони по столу. Слезы навернулись на глаза Амалии. – Ты не можешь так поступить, Титу́. Не можешь.

Люсьен вздернул подбородок в своей упрямой, решительной манере.

– Могу, Мами́.

Ее глаза вспыхнули.

– Можешь не значит должен.

– Ничто не высечено на камне. Они хотят посмотреть, как я справляюсь, а я смогу понять, как чувствую себя на льду.

– Ты обещал мне, Люсьен. – Ее голос дрогнул при упоминании его имени, и она отвела взгляд.

– Знаю. – Челюсть Люка задвигалась. – Но я должен сделать это для себя. Ни для тебя, ни для кого-либо другого.

Я съежилась, когда они обратили на меня свои возмущенные взгляды.

– Не смотрите так на Эмму, – отрезал Люсьен жестким тоном. – Она не имеет к этому никакого отношения.

Это оказалось больнее, чем ожидалось, и я опустила голову, теребя пальцами льняную салфетку на коленях.

– Я не буду в этом участвовать, – заявила Амалия, вставая. Ее голос дрожал. Она пристально посмотрела на своего упрямого, гордого внука. – Я люблю тебя всем сердцем, но смотреть, как ты уничтожаешь себя, не стану.

Она ушла, и я увидела, как в глазах Люсьена что-то дрогнуло. Но он не попытался остановить ее. Тогда я осознала – Люсьен никогда не стал бы просить о любви или понимании. Он просто не знает, как это сделать.

Глава тридцать пятая

Люсьен

Они приняли новость именно так, как я ожидал, – то есть катастрофически плохо. Даже после весьма предсказуемой реакции мне стало больно. В груди будто образовалась дыра, а в животе закружился обжигающий вихрь.

Один за другим они покинули стол, их горькое разочарование было очевидным и болезненным. У всех, за исключением Эммы. Она по-прежнему молча сидела рядом со мной, ее худые плечи поникли.

– Что ж, – сказал я, – ну и дерьмо.

Она так долго молчала, что я подумал, будто она игнорирует меня, но потом Эмма громко сглотнула и подняла голову. Ее глаза цвета индиго наполнились печалью.

– А чего ты ожидал?

Я вздрогнул, больше всего ненавидя ее разочарование.

– Того, что получил.

Она красноречиво фыркнула, но больше ничего не сказала. Я подвинулся на своем сиденье, чтобы посмотреть ей в лицо.

– Просто скажи это.

На ее щеках появился румянец. Хорошо. Я хотел ссоры.

– Что ты хочешь, чтобы я сказала, Люсьен?

– Все что угодно. Правду.

– Ты не хочешь знать правду.

Я отодвинулся от стола.

– Я знаю, вы все волнуетесь…

– Нет, – резко оборвала она. – Мы в ужасе.

Я принял удар и глубоко вздохнул. Она не понимала. Никто из них не понимал.

– Я хочу, чтобы ты гордилась мной.

– Я горжусь. Во многих отношениях. Ты умный, одаренный, забавный и очень сильный. Ты боец, Люсьен. Я так восхищаюсь этими твоими качествами.

– Тогда как ты можешь не видеть, что это и есть моя борьба? Я взбираюсь обратно на вершину.

Она ухватилась рукой за край стола и наклонилась вперед.

– Ты цепляешься за идеал. Это не борьба. Это отчаяние.

Она жалела меня. Это было хуже любого гнева, который Эмма могла бы выплеснуть в мою сторону. Жалость липла к коже, душила меня.

– Черт подери, – выдавил я из себя. – И ты говоришь, что знаешь меня? Что тебе вообще известно о потере? Ты приехала сюда в попытке спрятаться после одной небольшой неудачи. У тебя по-прежнему есть твоя карьера.

Эмма встала с достоинством королевы и отошла от стола.

– Мило. Я вижу, мы подошли к решающей части нашего спора.

– А чего ты от меня ждешь? – выпалил я в ответ, отчаяние и гнев сделали мои слова резкими и быстрыми. – Когда изображаешь меня трусом.

– Не знаю. – Она раздраженно махнула рукой. – Может, что ты отступишь назад и правдиво взглянешь на то, что ты делаешь. Ты поступил так храбро, уйдя из хоккея. Храбро и мудро…

– Это была не храбрость. А страх.

– Храбрость – это бояться и все же делать то, что должно быть сделано.

– Банальности. Супер.

Эмма сверкнула глазами, ее лицо вспыхнуло. Но я продолжал настаивать:

– Как ты не видишь? Я делаю это ради нас. Пытаюсь быть кем-то, кто может стоять рядом с тобой с высоко поднятой головой.

Я будто дал ей пощечину. Эмма буквально покачнулась на каблуках, прежде чем выпрямиться. Ей потребовалось мгновение, чтобы ответить, и, когда она это сделала, ее голос звучал медленно