Глава тридцать четвертая

Эмма

Я не оцепенела. Оцепенение подразумевает отсутствие чувств, а я чувствовала все. Ужасное ощущение судорог. Я и не подозревала, что можно так бояться за кого-то, кто полон решимости игнорировать опасность, с которой столкнулся.

Я взглянула на строгий профиль Люсьена – он сосредоточился на последних штрихах к запеченному лососю, которого готовил к обеду. Лимонно-желтый солнечный свет проникал в кухонное окно и играл на его темных волосах. Он казался спокойным, но недовольным.

Мы ничего не могли поделать. Поездка в Роузмонт прошла в напряжении, мы оба притихли и сидели на своих местах. Я ненавидела каждую секунду. Каким-то образом Люсьен стал центральной точкой моего мира, и, когда мы поссорились, я совсем не чувствовала себя счастливой.

Не то чтобы кто-то из нас хотел признавать, что мы поссорились. Я слишком хорошо умела притворяться, что мне не больно, и он тоже.

Ужасное решение, учитывая, что мое беспокойство и обида усиливались с каждым мгновением, пока я держала рот на замке. Теперь, день спустя, мы готовили обед для его семьи. Точнее, его готовил Люсьен, а я просто составляла ему компанию, устроившись на своем обычном месте на кухонной скамейке.

Я тихо вздохнула. Во мне теплилась надежда, что ему понравится кухня в доме, который я хотела купить. Я надеялась, что он увидит возможность превратить этот дом в пристанище для нас двоих. Какая глупость с моей стороны. Было слишком рано ожидать, будто он станет жить со мной. Я даже не осмелилась спросить. Мы никогда не говорили ни о любви, ни о жизни вместе. С чего мне чего-то ожидать?

Но я все же ожидала. Я снова строила воздушные замки, представляя нас в уменьшенной версии Роузмонта. В месте, полностью принадлежащем нам. И Люсьен сокрушил этот замок одним махом. Он собирался уйти.

Возможно, я бы приняла это легче, если бы не карьера, которая могла его убить.

Поморщившись, я отвернулась.

– Все готово, – прорезал тишину его глубокий голос.

– Я принесу хлеб.

Высокопарно и нисколько не искренне. Вот как мы сейчас разговаривали.

Судорожно сглотнув, я схватила большую корзину с хлебом, пока он наблюдал за мной своими холодно-зелеными глазами. Я знала: его расстроило то, что я не сразу согласилась с его планом. Так же, как я знала, что он искренне не хотел причинять мне боль. Мы оказались в тупике.

Люсьен принес основное блюдо, и нас встретила Тина, которая бегала за чаем со льдом.

– Что ж, – произнесла Амалия, хлопнув в свои украшенные драгоценностями ладоши. – Это выглядит прелестно.

Сэл отодвинул блюдо с рубиново-спелыми нарезанными помидорами, чтобы освободить место для рыбы.

– Я чертовски проголодался.

– Ты всегда голоден, – сухо ответил Люсьен, заработав щелчок неоново-зеленых наманикюренных пальцев Сэла.

– Где же Антон? – пробормотала Амалия, оглядывая террасу так, будто он мог выскочить из кустов. Но он вышел через кухонные двери, помогая Тине с напитками и неся две бутылки вина.

Я откинулась на спинку стула и наблюдала за тем, как Озмонды взаимодействуют друг с другом, устраивая все как нужно, – выражения умиротворения и ожидания менялись на их привлекательных лицах. И в центре – суровый и бдительный Люсьен, направляющий их.

Грусть боролась с искренней привязанностью. К ним всем. Эти люди любили жизнь, хорошую еду и приятную беседу. И они делились этим с теми, кто нуждался в подобном уюте.

После того как Сэл налил ей шардоне, Амалия подняла свой бокал и с блеском в нефритовых глазах посмотрела на каждого из нас. Люсьен, возможно, и был капитаном этого семейного корабля, но она была королевой.

– On trinque?[81]

Ее внуки немедленно ответили как один:

– À votre santé[82].

Мы с Сэлом повторили слова и последовали ритуалу чоканья бокалами вместе со всеми. Когда Люсьен повернулся, чтобы прикоснуться к моему бокалу, он выдержал мой взгляд и пробормотал: «À ta santé»[83].

Мои веки опустились, эмоции наполняли меня слишком сильно и быстро. И он знал это. Его губы коснулись моего виска, затем он выдохнул мое имя.

– Эм.

Я любила этого мужчину. И это убивало меня.

Когда мы оторвались друг от друга, я увидела, что Амалия улыбается, довольная как никогда. Я сморгнула слезы и взяла тарелку с помидорами, которую Тина протянула мне.

– Итак, – начала Амалия. – Теперь, когда все мои малыши здесь, у меня есть объявление.

Среди присутствующих послышался приглушенный рокот, и все, кроме меня, казалось, подобрались.

– Я решила, что скучаю по Франции. Поэтому, – она изящно взмахнула рукой, – я возвращаюсь в Париж.

– Ты ездишь в Париж каждую весну, – произнес Люсьен с невозмутимым выражением лица.

– А-ну, тихо, – фыркнула она, будто обиделась, но мы все знали, что это не так. – Я собираюсь жить в Париже постоянно. Мое время здесь подошло к концу. Пора создавать новые воспоминания.

Этой женщине было семьдесят пять лет, и все же она брала жизнь в свои руки и направляла ее туда, куда ей хотелось. Я мечтала об этом: обладать бесстрашием Амалии, ее жаждой жизни.

– Ты собираешься продать Роузмонт? – Люсьен не смог полностью скрыть страх в своем голосе. Я его не винила. Это было его убежище и его детство в одном флаконе.

– Конечно, нет, – встряла Тина, бросив на него слегка раздраженный взгляд. – Она собирается отдать его тебе.

– Мне?

Антон фыркнул:

– Ты как будто удивлен.

Глаза Люсьена сузились и застыли.

– Потому что так и есть. У меня не больше прав на это место, чем у любого из вас.

– Ой, да брось. Ты ее любимчик.

– Если думаешь, что ты – нет, это только потому, что ты засранец…

Амалия хлопнула в ладоши.

– Замолчите. Все вы. – Она пристально посмотрела на каждого из них по очереди. – Конечно, я ничего не продаю, Люсьен. Как нелепо. И вы двое. Как смеете предполагать, что я проявлю подобный фаворитизм?

Тина поморщилась.

– Прошу прощения, Мами́. Просто Люсьен жил здесь с тобой в детстве, и он все чинил.

Антон хмыкнул. Амалия медленно отпила вина, прежде чем продолжить:

– Я, конечно, буду время от времени навещать Роузмонт, но оставляю собственность вам четверым на правах равноправного партнерства.

– Четверым? – Антон растерянно заморгал.

Амалия приподняла бровь.

– Тебе, Люсьену, Тине и Сальвадору.

Сэл издал сдавленный звук, его медная кожа стала темно-бронзовой.

– Амалия… ты… я…

– Ты мне как внук, дорогой, – сказала она со сталью в голосе и добротой в глазах. – И я не приму «нет» в качестве ответа.

Амалия ясно дала понять, что затеет ссору с любым из настоящих внуков, если тот посмеет возразить