именам и спрашивали: „Вы там?“ — „Нет“, — раздавался ответ, но храбрые женщины не теряли мужества. Забывая о собственном горе, они велели мне сесть ближе к ним, чтобы согреться. Я пожалела, что не надела теплый бархатный костюм, который оставила висеть в каюте. Вначале я собиралась надеть его, но выбрала более легкую юбку. Я понимала, что в плотном костюме мне труднее будет облачиться в спасательный жилет. Если бы я только знала заранее, каким спокойным будет океан в ту ночь, я бы поняла, что смерть не настолько близка, и готовилась бы не к смерти, а к жизни. Спасательные жилеты вначале немного согревали нас, но ночью было очень холодно, становилось все холоднее и холоднее, а перед рассветом, в самый холодный и самый темный час, казалось, что помощь не придет. Когда мы отчалили от „Титаника“, ночь была яркой; никогда я не видела столько падающих звезд. Какими тусклыми и маленькими казались по сравнению со звездами наши сигналы бедствия — ракеты, которые посылали с тонущего корабля! На фоне звездного неба океан казался еще чернее, и мы чувствовали себя еще более одинокими. Другие шлюпки унесло от нас; мы дожидались рассвета и даже не смели надеяться на то, что принесет нам следующий день. Стараясь как-то скоротать время, я вспоминала Японию. Тогда нам пришлось дважды совершать ночные переходы, и я не боялась, хотя Атлантический океан в ту роковую ночь был спокойнее, чем в прошлом Внутреннее Японское море. Воспоминания немного подбодрили меня, но руки у меня окоченели, и я больше не могла думать ни о чем другом. Я ждала рассвета, который должен был вскоре наступить.

Когда нас спускали на воду, в шлюпку прыгнули двое грубоватых мужчин; они все время чиркали спичками и закуривали сигары. Я боялась, что у нас не останется спичек, когда они понадобятся, поэтому попросила их не тратить больше спички, но они меня не послушали. Их лиц я не помню. Было слишком темно, нельзя было как следует рассмотреть лица. Когда наступил рассвет, он принес нечто настолько чудесное, что никто не смотрел больше ни на кого и ни на что. Кто-то спросил: „Который час?“ Спички еще оставались; зажгли одну. Четыре часа! Куда подевалась ночь? Да, скоро должен был наступить рассвет; и он наступил, так уверенно, так бодро! Звезды постепенно исчезали, а на их место пришло розоватое мерцание нового дня. Потом я услышала: „Огни, корабль!“ Я не могла, не смела смотреть в ту сторону, пока еще оставалась тень сомнения; я заставляла себя отворачиваться. Всю ночь кто-то кричал: „Свет!“ — и всякий раз оказывалось, что свет горит на какой-то другой спасательной шлюпке; там жгли бумагу и все, что могли найти. Я долго не могла поверить в то, что к нам идет корабль. Кто-то нашел газету; ее подожгли и подняли выше. Наконец я повернулась и увидела корабль. На нем ярко горели огни; он стоял на месте и ждал, когда мы подойдем к нему. Одна пассажирка (миссис Дэвидсон) предложила свою соломенную шляпу; она должна была гореть дольше. Мы боялись, что корабль, который пришел нас спасти, нас раздавит. Но нет; он стоял неподвижно. Корабль и рассвет пришли вместе, словно живая картина. Судно было белым, но еще белее были ужасно красивые айсберги. Приближаясь к кораблю, мы приближались и к ужасным ледяным горам. Они окружали нас со всех сторон; каждый следующий айсберг оказывался причудливее предыдущего. Ледяное поле блестело, как бесконечный луг, покрытый свежевыпавшим снегом. Из-за тех белых гор, великолепных в своей чистоте, прошедшая ночь стала самой черной из всех ночей на море. А рядом с ними стоял корабль, который так быстро откликнулся на призыв „Титаника“ о помощи. Человек, который работает сверхурочно, — всегда человек стоящий. Радист, который ждал запоздалое послание, поймал сигнал бедствия с бедного „Титаника“, и мы, немногие из тех, кто находился на „Титанике“, были спасены.

С „Карпатии“ в нашу шлюпку спустили канат с крошечной петлей на конце; нас одного за другим поднимали на борт, к безопасности. Дама, которую поднимали передо мной, была очень крупной, и я невольно вздрогнула от страха, когда услышала чьи-то слова: „Осторожно, ребята! Она легкая“. Меня столько раз ударяло о борт корабля, что я почувствовала себя мешком с мукой. Руки у меня так замерзли, что я с трудом держалась за веревку и боялась, что не удержусь. Потом наверху закричали: „Осторожно! Не так быстро!“ Мне показалось, что я вот-вот разожму руки и полечу вниз; едва ли такое было возможным, но тогда мне так казалось. Наконец я очутилась у какого-то порта или люка, и там добрый доктор закутал меня в теплый плед и повел в ресторан, где нам немедленно налили подогретое бренди. Для всех нас делали все возможное. Спасательные шлюпки продолжали подходить, и зрелище было душераздирающим: на корабль поднимали одну вдову за другой. Каждая надеялась на то, что ее муж спасся и добрался до „Карпатии“ на другой шлюпке. Однако ответом на их вопросы всегда было: „Нет“.

Мне по-прежнему было так холодно, что пришлось закутаться еще в полотенце. Потом я вернулась в ресторан и нашла милого маленького Луи[35], француза, который лежал один; его босые ножки совсем окоченели. Я положила рядом с этим очень красивым мальчиком бутылку с горячей водой. Он улыбнулся в знак благодарности.

Помня, как мне полегчало после того, как я выпила подогретое спиртное, я пыталась уговорить других что-нибудь выпить. Но часто они лишь качали головами и говорили: „Нет, не могу“.

Ближе к ночи мы вспомнили, что у нас ничего нет — ни расчески, ни гребня, ничего такого, — и пошли в корабельную парикмахерскую. У парикмахера всегда есть все, однако в тот раз там оставалось лишь несколько зубных щеток. Я купила полотняный чепец странной формы.

Хотя в нем я выглядела сироткой из приюта, я очень радовалась, что у меня есть чем покрыть голову. Кроме того, у парикмахера оставалось несколько ярких шелковых носовых платков. В углу каждого было вышито алыми буквами: „От друга“. Мы их тоже купили, обзаведясь всем необходимым для оставшихся дней на море.

Мы терпеливо пережидали унылые, туманные дни; мы надеялись, что, придя в порт, что-нибудь узнаем о пропавших. Сердце мое полнится такой глубокой признательностью, что ее не выразить словами; оно шлет благодарение храбрым американцам. То, что рождаются, живут и умирают за других такие люди, — повод для глубокой благодарности. Какая страна могла бы родить столь замечательных мужчин, как наши американцы? Благодарю Господа за