самом деле я пою «скажи мне» («tell me»), но там могло быть и Томми. Да, если ты хочешь, чтобы там было «Томми», так оно и будет, – я не стал с ним спорить. – Где твоя мама?

– Она умерла, когда мне было три. И она написала об этом в письме. – Получается, это была его связь с мамой – я не стал бы отнимать такое.

– Знаешь, вообще-то, там «Томми». С этого момента я так и буду петь. А теперь пошел вон! – *подмигиваю* – И больше не перелезай через забор чужих людей.

Если взять уродов, гениев, растерянных, Далтонов, великих немытых и сомневающихся, то их великое искусство не перечесть. И я, кстати, не утверждаю, что Aerosmith – это гребаная Сикстинская капелла. Хотя нет… великое искусство не создается по правилам.

Я мог бы вызвать копов, но я сам его успокоил. Все равно половина твоих слушателей сами интерпретируют твою музыку. Именно этого ты от них и добиваешься.

Марко Хадсон рассказал мне историю, как он тусовался с Джоном Ленноном и Hollywood Vampires в тот момент 1973 года, когда вышел альбом Walls and Bridges и началась эта канитель с Мэй Пэнг и прокладкой на голове. Нарисуйте себе картину: Марко расхваливает Леннона (по-моему, чересчур напыщенно). Леннон разрешает Марко задать ОДИН вопрос про битлов, поэтому он спрашивает у Леннона о тексте песни Happiness Is a Warm Gun.

– «Образ бархатной руки и ящерицы» – это такая важная для меня фраза, – сказал Марко. – Скажите, как вы до нее додумались и что она значит?

Леннон, величайший кумир Марко, отвечает (представьте вот этот ужасный ливерпульский акцент):

– Да ничего не значит. Это просто хорошо звучало. Я просто пишу слова… а вы придумываете смысл.

Мой лучший друг был одновременно сломлен и освобожден. Но вернемся к толкованию…

Люди постоянно спрашивают меня о Dream On: «Что это значит?» Что значит «что значит»? Это значит Мечтай. Сами разбирайтесь. Вы же это слушаете… вот и придумывайте значение.

Когда я работал над Nine Lives, то был абсолютно трезв, меня пьянила только жизнь, но Тим Коллинз был уверен, что я употреблял. Разве я мог быть в таком приподнятом настроении без помощи? Думаю, Тим просто хотел застукать меня с наркотиками.

Я пошел в офис к Тиму Коллинзу. По запаху серы я сразу понял, что он работает над чем-то дьявольским, над монстром. Творились страшные дела.

– Стивен, мы отправим тебя на неделю в Биг Сур, нам кажется, это пойдет тебе на пользу.

Когда я слышу фразу «пойдет тебе на пользу» – брррааааамммм! – в голове сразу срабатывает сигнализация.

– Я уеду в Биг Сур? С кем?

– С группой мужчин из Нью-Йорка, профессионалы своего дела, промышленные магнаты, вы отлично поладите, – вставил Боб Тиммонс, пронырливый приспешник Тима.

– Звучит не очень-то весело, – сказал я. – Пять минут мы будем сидеть молча, а остальную неделю будет: «Эй, чувак, а каково это, петь Dream On, бро?» или «Открою тебе секрет, дружище, на прошлой неделе я трахался под твою пластинку».

Знаете, каково мне, в шестьдесят, сидеть с кучкой таких же шестидесятилетних? «Прикинь, мы с женой занимались любовью под твою песню, и у нас получились семеро славных детишек».

С этого начался наш с Тимом Коллинзом коммуникативный крах. Тем временем у меня в голове: «На-на-на-на-на-на-на-на-ля-ля-ЛЯ-на-на-на-на-на». Ха! Я закрывал уши, чтобы не слушать эту хрень. Я бы ни за что не поехал. Таджу было четыре, а Челси – восемь. Было тяжело так долго с ними не видеться, но вернуться после написания песни и поехать в Что ты сделал? – сказал он. – Какого хуя?!?!

Вообще, я почти год не занимался сексом, так что если бы они послали меня в пизду, я бы даже не вспомнил, как это сделать. И все это время Хитрый Сталлоне пытался подцепить меня на крючок самого похотливого, мужского клуба в сраном Биг Сур? Еще и с кучкой трезвого тестостерона? Хуево просто говорить с такими в баре! А на трезвую голову это в десять раз труднее! Они будут вспоминать каждое прозрение юности, пока они смотрели порнуху, накуривались под Sweet Emotion и занимались петтингом с соседкой.

– Вы че, ублюдки, я не поеду! – сказал я им. – Я только дописал сраный альбом – и вышло офигенно, кстати, спасибо, что спросили.

Они скажут, что всего лишь предлагали мне поехать, но это все равно что Папе предложить кардиналу сменить тему проповедей или на год отправиться на Азорские острова! Потому что, когда я возразил, Боб Тиммонс сказал:

– Нет, ты должен поехать, мы уже все забронировали.

И тогда подлый дуэт начал меня уговаривать. Я ужасно разозлился.

– Я не видел свою жену больше двух месяцев. Чем вы думаете, народ? Заканчивайте уже всех контролировать! Подождите, блядь, минутку, не так давно, когда я был в «Тусоне», Аризона, вы мне сказали, что я могу рассчитывать на минет. А теперь вы говорите мне уезжать? Зачем? Да пошли вы! Я туда не поеду, – и я хлопнул дверью.

Не забывайте, что этот парень способствовал нашей трезвости. Он был хорошим адвокатом, но в это же время принимал снотворные, таблетки от тревожности (очевидно, без них никуда, он же менеджер Aerosmith!) и переедал. Сидел в своем гостиничном номере и жрал чизбургеры, а в тележке для обслуживания номеров остывали три основных блюда. Это тоже наркотик.

И все же я был намерен не возвращаться к этому. Эпоха закончилась. И он это знал. Поэтому он собрал всю группу в Бостоне, в специальной комнате в подвале для встреч, и сказал:

– Стивен снова чокнулся. Надо позвонить его жене.

Он поднялся наверх и начал ее набирать. Чисто из сраной мести. Джо охренел, когда он это сделал.

– сладко-потного флоридского разврата, известного человечеству. Я ходил с ним в клубы по три раза в неделю. Повсюду девушки, сиськи, стринги, как в «Сумасшедших девчонках». На каждом шагу. Самое криминальное, что я делал, – это желал им спокойной ночи.

– Ты уходишь, малыш?

– Ну, дамы, если хотите, можете проводить меня до отеля.

– Ладно!

И три или четыре проводили меня почти до главного входа в отель «Марлин». Я сказал:

– Ладно, девочки, на этом все. Дальше я пойду один. Чтобы я мог вернуться к написанию текстов и рассказать еще не рассказанные истории. – Святой, говорю же вам.

Выйдя из кабинета Тима, я выскочил за дверь и поехала в Санапи, чтобы пригласить домой своих детей, вытирать мух с окон – все мои любимые занятия. На обратном пути в Бостон я остановился у будки, съехал на обочину и позвонил Терезе. Она истерически рыдала.

– Детка, скажи мне, – сказал я, – почему ты плачешь?

– Я скажу