определенный закон, и в этот законодательный момент совершенно свободен, но после он должен неослушно повиноваться [поставленному] собственному закону. Иначе искусства не будет. Бойтесь сырых туманов, как заповедает у Брюсова Дэдал Икару. Будьте верны реальной конкретности и в ней открывайте символы; она лучший трамплин для взлета в ясные сферы высших реальностей. Лунная мгла вредна для поэтического здоровья; [и где мельтешат мечутся летучие мыши], Ваше дарование требует работы. Присылка Ваша и слова на память меня сердечно тронули. Спасибо.

Преданный Вам

ВИ4.

Начнем с беглого комментария по содержанию. Замечание Иванова о «романтической беспутице и лжи» должно быть поставлено в контекст его размышлений о двух «стихиях» в символизме и, соответственно, в искусстве вообще — пророческой и романтической. Можно привлечь в этой связи запомнившееся Анне Ахматовой и совершенно верно понятое ею как равнодушное и насмешливое высказывание Иванова после первого прослушивания ее стихов: «Какой густой романтизм»5. Романтическое искусство в понимании Иванова характеризуется «своеволием» художника, в чем, собственно, он и упрекает Гиппиуса, в то время как «верность вещам» открывает символы, которые через миф указывают путь к постижению космической тайны. Упомянутое здесь стихотворение В. Брюсова «Дедал и Икар» начинается с того эпизода, на который намекает Иванов:

ДЕДАЛ

Мой сын! мой сын! будь осторожен,

Спокойней крылья напрягай,

Под ветром путь наш ненадежен,

Сырых туманов избегай.

Брюсовский Икар, как ему и предписано мифом, совета отца не слушается и гибнет, предварительно обосновав свое поведение рассуждениями, которые вполне можно назвать романтическими в самом широком, а не только в ивановском смысле:

ИКАР

Отец! Сдержать порыв нет силы!

Я опьянел! я глух! я слеп!

Взлетаю ввысь, как в глубь могилы,

Бросаюсь к солнцу, как в Эреб!6

Однако не исключено, что одновременно с этим Иванов помнил о том, что романтизм был специализацией Гиппиуса во время его пребывания в Петербургском университете, где он учился на двух отделениях: романо-германском (окончил в 1912-м) и славяно-русском (окончил в 1913-м, оба с дипломом первой степени7). Предмет, сближающий интересы молодого филолога с Вяч. Ивановым — это творчество Новалиса, о «миросозерцании» которого он написал свое «зачетное сочинение» у Ф.А. Брауна8. Работа Гиппиуса, по сути, представляет собой сведение (рас)суждений Новалиса из различных его сочинений с целью выявить единую картину мира. Основой для этого послужили «Фрагменты» немецкого писателя, однако про фрагментарность было здесь замечено, что она была вынужденная, и фрагменты Новалиса — лишь заготовки для более обширной и связной формы, некоей «универсальной книги, энциклопедии всего человеческого духа, системы всех наук, научной библии»9. В тексте Гиппиуса обращает на себя внимание практически полное отсутствие ссылок на научную литературу, здесь звучат только голоса самого Новалиса, а также Тика, Вакенродера, Фихте, Шлегеля, Лейбница, широко использована переписка «йенцев». Особое внимание Гиппиус уделяет интерпретации вставной новеллы в «Учениках в Саисе», где Гиацинт, уйдя от Розочки на поиски «матери вещей», найдя ее после странствий и подняв покрывало Изиды, увидел под ним оставленную возлюбленную. Судя по всему, эта новелла и была зерном, из которого вырос весь дальнейший замысел Новалиса10, нам же интереснее трактовка смысла этого сюжета. По мнению ученого, это свидетельствует о том, что Я познается через Ты, и это «возводит Новалиса к Платону и сближает с мудрейшим, быть может, из платонических эротиков — Вл. Соловьевым («Смысл Любви»)»11. Посвященная той же теме статья Вяч. Иванова «Ты еси» пропущена здесь, возможно, из-за небольшого срока давности (первая публикация — 1907, вторая — 1909). Однако полное отсутствие упоминаний его имени в связи с главным предметом занятий Гиппиуса невольно интригует. К моменту написания этой работы Вяч. Иванов уже обозначил свой интерес к Новалису как в статьях (в первую очередь «Две стихии в современном символизме» и полемической статье «Б.Н. Бугаев и «Realiora<c», 1908), так и в лекциях12, переводах и т. д.13 Подобное умолчание можно было бы отнести к неофилологическому пуризму молодого ученого, но в своей работе Гиппиус совершенно не чужд обобщений по поводу современности. Так, говоря в заключительном абзаце о тех именах, которые приближают к нам Новалиса, он указывает только на Метерлинка14 и опять-таки на Вл. Соловьева: «Может быть, через них и через искания еще более близкой нам современности мы ближе подойдем к романтизму, этой героической эпохе европейской литературы» и т. д.15

Интерес Иванова к Новалису был обусловлен не в последнюю очередь сугубо личными причинами, внимание Гиппиуса к его творчеству также не определялось только научными задачами. Свои переводы стихов из романа «Генрих фон Офтердинген» он читал на заседании кружка романо-германистов уже в 1911 году16, а через три года одно из них опубликовал в журнале. В конце августа того же года17 эти переводы полностью увидели свет в составе первого русского издания романа. Отметим, что 1914 год в целом стал этапным в отечественной рецепции Новалиса: в марте состоялась лекция Иванова «Новалис, певец и волхв»18 и увидел свет его перевод стихотворения немецкого романтика, открывавший русское издание сочинения Я. Беме «Aurora», а вслед за публикацией перевода «Генриха фон Офтердингена» Венгеровой-Гиппиусом буквально через две недели появились «Фрагменты» в переводе Г. Петникова19.

Можно предположить, что вновь возникший в 1914 году и пока не разъясненный интерес Иванова к Новалису мог послужить определенным катализатором в процессе усвоения его наследия, в частности для упомянутой публикации Гиппиусом перевода из Новалиса в майском номере «Русской мысли»20. Однако возможна и обратная связь: внимание Иванова к творчеству молодых отражалось на его собственном поведении. Так, первичным импульсом для своего рода молитвы в военном стихотворении Гиппиуса, мобилизованного летом 1914 года в Красный Крест21, «Над ранеными звезды пламенели…», послужил контраст между лежащими на воздухе бойцами и сверкающими над ними светилами:

Над ранеными звезды пламенели,

А раненые мерзли и кричали.

Над ранеными в жертвенной печали

Неугасимые лампады рдели22.

Со своей стороны, лирический герой стихотворения Иванова «Ленивый дождь» сравнивает свои переживания от лицезрения «гневно ярких» звезд с чувствами смертельно раненного, на которого падает дождь (IV, 8). Если бы мы не знали, что ивановское стихотворение написано за несколько месяцев до публикации Гиппиуса, в декабре 1914 года, мы смело могли бы предположить между ними интертекстуальную связь, а так — лишь схожую поэтическую логику. Не исключено, впрочем, что старший поэт не пустил свой текст в печать (с опущением первой строфы он был опубликован только после его смерти в сборнике «Свет вечерний», а полностью в 1970 году по рукописи), прочитав близкое по ключевой образности стихотворение Гиппиуса23.

Несмотря на то, что Гиппиус занимался историей европейского и русского романтизма уже с