Воевода улыбнулся, подставив изрезанное застарелыми рубцами лицо обжигающим лучам майского солнца.

В воздухе вдруг пропела пущенная кем-то из-за тына калёная стрела. Воевода вздрогнул от неожиданности и круто осадил коня. Стрела вонзилась в землю, Дмитр заметил на ней наколотую бересту, быстро спешился, наклонился и прочёл нацарапанное ровнёхонько – видно, женской рукой: «Ввечеру будь у рощи, в Заречье».

Дмитр вскинул голову, огляделся. Ни души не было окрест, только шумел лес под порывами дующего с реки ветра.

В душу закрались сомнения: не ловушка ль? Но нет, не должно такого быть. Не настолько глуп и безрассуден князь Олег. Сам не зная почему, но почувствовал Дмитр: западни здесь нет. Стоит рискнуть, выехать в Заречье. Вдруг подумалось о Бусыге: что-то не видно его нигде. Может, бросил Олега, понял наконец, что нечего служить этакому злыдню?

Вечером по броду переправился воевода с двумя гриднями на левый берег Десны. Взору его предстали широкие луга, вдали у окоёма синел лес, по правую руку тянулась, подступая к самой реке, небольшая роща. Велев гридням остановиться и ждать его на берегу, Дмитр перевёл коня на шаг и въехал на узкую тропку. Его окружили могучие, в три охвата толщиной, патриархи-дубы с раскидистыми, поросшими мхом ветвями. Проехав ещё немного по тропе, Дмитр очутился возле свежей могилы с каменным крестом. Остановив коня, он спешился и осмотрелся.

Навстречу ему, раздвигая руками ветви, вышла женщина в чёрном платне и куколе[313] на голове.

– Кто ты, жена добрая? Ты ль стрелу пустила? – спросил воевода.

– Да, я, воевода Дмитр. Талец – так ведь тебя зовут?

Воевода разглядел, как по губам женщины скользнула слабая улыбка. Она резко отбросила назад куколь. Её чёрные с проседью волосы разметались по плечам, лицо цвета молочной белизны было необычайно красиво и поражало правильностью черт.

– Княгиня Феофания? – изумлённо пробормотал Дмитр.

– Да, это я. Бусыга много раз говорил о тебе, воевода… Талец. Позволь, я буду так называть тебя. Так, как и он.

– Где ныне Бусыга? Давно не видал его.

– Ты у его могилы, Талец.

– Тако я и думал, – горестно вздохнул воевода. – Отчего ж он умер? Жар, лихорадка, вражья стрела?

– Нет. Его погубили предатели. Князь Олег и его подручные холопы. Он хотел уехать в Переяславль, идти с тобой на половцев. Набросились в горнице, как дикие звери. Всего изрубили. Отсекли голову. – Голос княгини дрогнул, она разрыдалась и закрыла руками лицо.

Перекрестившись, Талец снял шапку и встал на колени перед могилой Бусыги. Скупая слезинка покатилась по его щеке.

«Вот, добр молодец, буйна головушка, обрёл ты покой. Всем был ты славен. Одно жаль: друга верного в лихой часец рядом с тобою не оказалось. Вот мя, грешного, Авраамка не един раз из беды неминучей выручал. А у тя такого вот Авраамки не сыскалось. А может, то моя вина? Надоть было тогда, в Переяславле, убедить тя, удержать, – думал Талец, в скорби взирая на одинокий могильный холмик и большой каменный крест. – Да токмо рази ж мочно было тя удержать?!»

Он обернулся и взглянул на Феофанию. Княгиня, уже успокоившаяся, положила возле креста цветы.

– Он любил тебя, княгиня? – спросил Талец, подымаясь с колен.

Феофания молча закивала головой.

– Да, за этакую красу и голову положить не жаль. Ты ещё чего-то хотела от меня, княгиня? Дозволь, слушаю.

– Ничего, Талец. Просто… Хотела показать тебе его последнее пристанище. Он был воином. И любил меня… Так не любил никто другой. Знаю: ты был ему другом. Он рассказывал о твоих подвигах в Мадьярии и на Руси, гордился, восхищался тобой. Я хотела… Пусть бы он уехал к тебе. Здесь, в Севере, было опасно. Он не послушал. Сказал, что не имеет сил… бросить меня.

Феофания снова зарыдала.

Талец стоял перед нею, не зная, как утешить и успокоить.

Наконец он глухо вымолвил:

– Ведай, княгиня. Друг у тя отныне есь. Аще какая беда, не брошу, не отвернусь.

– Спаси тебя Бог, Талец, за слова добрые. Дай перекрещу тебя. Вот так. Теперь ступай. Пора тебе. И передай князю Владимиру: не был мечник Бусыга злодеем и переветником. И не князю Олегу служил он, но земле Русской.

– Передам всё, княгиня. Прощай же, – с трудом выдавил из себя Талец.

В горле его стоял ком, он взял за повод коня и поспешил к берегу Десны.

Долго ещё по дороге домой мучили его тяжёлые мысли, и только при виде родного терема и радостных Ольги и Ивора он отвлёкся от навевавших тоску дум. На губах воеводы проступила улыбка, он спрыгнул наземь и принял жену и сына в свои объятия.

…Княгиня Феофания скончалась от лихорадки в том же году глубокой осенью. Следующим летом князь Олег вступил в новый брак. Супругой его стала половецкая княжна, сестра ханов Турукана и Комоса. В 1106 году молодая княгиня подарила стареющему князю сына, названного Святославом в честь своего знаменитого деда.

Глава 72. Мир

Пять лет прошло после кровавой битвы на берегах реки Молочной. Над берегом Хорола снова реяли русские стяги: Мономахов с ликом Спаса и черниговский с чёрным орлом на серебристом поле. И снова ехали по степи русские дружинники, а впереди них – князья в алых, подбитых изнутри мехом корзнах, в золочёных шишаках с портретами святых на челе.

За покрытой льдом рекой – зимние станы двоих влиятельных ханов, двух Аеп – сына Осеня, брата второй супруги покойного Всеволода Ярославича, и сына Гиргеня. Ханы после разгрома Бельдюза и Урусобы блюли с Русью мир, а нынешней зимой направили в Переяславль и Чернигов своих послов, желая скрепить дружбу и союз браками своих дочерей с сыновьями старших князей.

Не посылали только к Святополку, помня судьбу несчастной Айгюн.

Мономах и Олег согласились с предложениями ханов. И вот теперь они ехали в половецкий стан впереди своих дружин, оба нарядные, в начищенных до блеска шишаках.

Мономах словно не замечал высыпавших из юрт половцев, их женщин и детей, которые с любопытством, смешанным с