могла иметь детей. Но, помимо намеков, сделанных бывшим любовником на похоронах, Элис нашла письма, в которых упоминался ребенок. Она сказала, что, когда я в первый раз пришла в ее класс йоги, ощутила странное притяжение. Оно было как будто магическим и напугало ее.

Мы смотрели в окна, проезжая мимо низких зданий, мимо универмага «Хоум Депо», куда я несколько раз ездила в поисках новых цветов для заржавленной ванны-клумбы. В поисках толстой доски, чтобы подсунуть ее под шаткие кресла на моем «патио». И всегда уезжала ни с чем. Я не брала с собой денег, чтобы их тратить. Просто было приятно ездить на машине, расходовать бензин, ощущать запах сосны в этом магазине.

Очередная схватка. Яркий вопль боли. Я стиснула живот и закусила губы. Элис давила на мое бедро, пока боль не уменьшилась.

– Почему ты меня бросила? – спросила я.

– Я была очень расстроена. Ты трахалась кое с кем, чтобы причинить мне боль.

– Я имею в виду, в первый раз.

– Не знаю.

– Я была слишком зависимой.

– Нет, – возразила она.

– Что тогда?

– Не знаю. Что-то. Когда та девчонка приехала и стала жить у тебя, что-то изменилось. Я чувствовала что-то такое, чего не хотела знать.

И тогда до меня дошло. Присутствие Элинор вызвало запах. Элис учуяла на мне прошлое. Я планировала рассказать все в такой форме, которая не оттолкнула бы ее. Но, когда приехала Элинор, Элис почуяла это – то, в чем я была точно такой же, как дочь Вика. Я всегда знала правильный способ сообщать информацию. Все остальные его не знали.

– Думаю, я знаю причину, – сказала я.

– И что же это за причина?

– Я приехала в Калифорнию, чтобы рассказать тебе.

– Что? – спросила Элис.

– Я просто хочу сказать. Мне было так плохо, когда ты ушла. Я любила. Я люблю тебя.

Мне стало страшно, что она не ответит тем же.

– Я бы вернулась. Но потом ты с ним трахнулась.

– С моей стороны это было отвратительно.

– Я думала, что люблю его, – сказала Элис.

– Но он же дурак дураком.

Мы рассмеялись. Она взяла меня за руку и крепко сжала. Продолжала вести машину, держа правую руку на моем левом колене.

– Джоан, я тоже тебя люблю.

Мы посмотрели друг на друга – машина едва не съехала с дороги. Новая схватка расколола мою поясницу. Нам надо было столько всего сказать, что мы не обращали особого внимания на тот факт, что я была в родах.

– Хочешь узнать совершенно сумасшедшую вещь? – спросила я, когда схватка миновала. Элис кивнула и сказала, мол, конечно, хочу, и я начала с того, что Вик изменял жене с кем-то до меня. И она долго смеялась. Элис спросила: «Теперь ты понимаешь, что я была права?»

Тогда я рассказала, как убила Ленни. Попросила не бросать меня снова из-за этого. Рассказала, как все произошло, рассказала о том, что это был практически несчастный случай. После того как утих шок, Элис ответила, что по моим словам действительно выходит несчастный случай и что мне следует так о нем и думать. Потом она сказала: «Все нормально, Джоан. Честно говоря, иногда я думаю, что это – единственный выход. Убивать мужчин в такие моменты».

Элис поделилась со мной, что страшно переживала из-за того, что никогда не знала отца, и хочет, чтобы я поведала о нем все. Ее мать кое-что рассказывала ей, они сидели, пили чай и смотрели на коров на пастбище через дорогу, и разговаривали о его щегольстве, о том, как он спасал жизни. Мать вспомнила случай, как отец однажды привез бульон, когда она лежала с простудой, привез ей куриный бульон из аптечной столовой, специально попросил, чтобы ему дали лучший куриный бульон на свете. Отец приехал в белом лабораторном халате в маленькую квартирку над ресторанной кухней, а мать Элис бредила от температуры, и ей казалось, что она в раю, а он – Бог. «Вот так общество заставляет нас смотреть на врачей», – заметила я. Но были также вечера, когда наш отец заставлял свою любовницу ждать. Вечера, когда он не показывался – из-за жены. Странно было думать о том, где в такие вечера находились мы. Может, в «Пабе Мэгги»?

Еще одна схватка ворвалась в мои внутренности.

– Был один вечер, – продолжала Элис, – один конкретный вечер, о котором мне рассказала мать. Она приготовила тот самый знаменитый суп, писту. Потратила на него весь день. Положила туда базилик, который растила в маленьком глиняном горшочке на подоконнике. А отец так и не приехал. И не позвонил. Мать разбила горшок с базиликом о подоконник. Изрезала себе всю руку. Мать сказала мне, что легла спать, даже не обработав ее. Проснувшись на следующее утро, поклялась, что больше никогда не позволит моему отцу причинить себе боль. Она поклялась, что не передаст эту боль своему ребенку.

Я прислонилась головой к прохладному окну. Кто знает, как повела бы себя мать Элис, если бы отец поступил с ней так, как поступил с моей. В любом случае, я пришла к пониманию, что это не моя мать была слаба. Это мой отец поддавался своим низменным потребностям. Это мой отец довел мать до сумасшествия. Но, опять же, сумасшествие – не то слово. Это просто боль женщины, которая проявилась как безумие.

Глядя прямо на дорогу, волнистую от зноя, я заговорила очень тихо:

– Хочешь знать, как умер наш отец?

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Элис.

– Он умер не от рака.

– Тогда как он умер?

– Моя мать убила его. Она много раз ударила отца обычным кухонным ножом. А потом перерезала себе вены в ванне. Прямо как в кино, такое клише! Однако это сделала моя мать. А наш отец лежал в постели. Он был в пижаме, которую я подарила ему на Рождество. Шерстяной, коричневой, с четырехлистным клевером. В моей семье не было ни одного ирландца.

– Но почему?!

– Из-за твоей матери и тебя.

Элис задрожала и стала умолять, чтобы я сказала ей, ради бога, что это неправда, и продолжала в том же духе; моя мать сказала бы, что она переигрывает. Новая схватка. Истерика Элис набирала обороты. Я забеспокоилась, что она не сможет вести машину. Но я много месяцев ждала этого момента. Я ждала случая рассказать ей. Элис была единственным человеком, который мог заставить меня почувствовать себя не такой одинокой. А еще я беспокоилась, что, вероятно, отец любил ее мать сильнее, чем мою. Но гадать надо было не об этом. А