Ты должна помнить, что большинство людей не любят, когда случается что-то плохое. Они могут мириться с этим лишь по чуть-чуть, то там, то сям. Плохие события должны быть удобоваримыми. Если их слишком много, люди затыкают уши и на чем свет стоит поносят жертву. Но со мной случилась сотня очень плохих событий. И что, я должна молчать? Терпеть свою боль, как хорошая девочка? Или мне следует стать очень плохой и выместить зло на мире? В любом случае, любить меня за это не будут.

Вот тогда-то и звякнул телефон. Мое сердце подпрыгнуло. Я подумала, что это может быть Элис. Но это была Мэри.

из-за тебя я держала на руках своего мертвого сына, он был синий он посинел у меня на руках! ты знаешь каково это держать на руках своего мертвого ребенка!!!

Прочитав сообщение, я швырнула телефон о стену. Он попал в вазу, внутри которой был мой отец. Ваза раскололась на несколько кусков, и все содержимое рассыпалось по полу, западая в шероховатости и трещины дерева, не поддающегося очистке. Поначалу я пыталась собрать прах. Но в моей руке оказывались пыль, клочья волос и сухая чечевица. Тогда я пропылесосила весь этот участок. Что оказалось не так болезненно, как я ожидала. Прах матери остался нетронутым на каминной полке.

Элинор вошла в дом с веранды, на которой привыкла загорать в начале дня.

– Я слышала какой-то шум. Ты в порядке?

После выкидыша она заботилась обо мне с такой добротой! Ни разу не спросила меня о Ленни, о том, как это случилось. Как и ее отец, Элинор опасалась вызвать мой гнев. Она была безмолвной, замечательной слушательницей. Каким-то невероятным образом мы с этой девочкой полюбили друг друга. Что не отменяло существования моей тюрьмы.

Теперь, когда Ленни не стало, Элинор носилась с идеей, что ей не придется уезжать отсюда до тех пор, пока его кузен из Сан-Франциско не продаст дом и участок. Я опасалась, что кузен приедет за часами, но он так и не дал о себе знать.

Более того, единственным человеком, который хоть что-то мне сказал, который заставил меня почувствовать себя виновной, был Кевин. Через несколько дней после смерти Ленни он подошел ко мне, когда я выходила из машины. Мы поздоровались. Встретившись впервые за очень долгое время.

– Я хотел принести соболезнования, – сказал Кевин.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду Ленни. Смерть в вашем доме, мисс Джоан.

Кевин положил свою изящную ладонь мне на плечо и посмотрел на меня. Я силой воли заставила себя не дрожать. Кевин знал. Я знала, что он знал.

– Не казните себя за это.

– За что?

– Вы сами знаете, – проговорил мой сосед. – Вы не могли спасти его.

Потом я вдумывалась в эти слова. Гадала, о ком именно говорил Кевин. Я могла поклясться, что увидела что-то в его глазах. Короткий промельк моей истории.

– Я огорчился, услышав, что вы уезжаете. Хотелось бы мне, чтобы у нас была возможность получше узнать друг друга.

– У нас совсем не совпадал режим жизни, – напомнила я.

Он улыбнулся и всмотрелся в меня. С момента приезда в Калифорнию я знала только двух мужчин – Ривера и Кевина – взгляд которых меня не отталкивал, более того, вызывал противоположное чувство. Они оба заставляли меня ощущать себя девочкой, маленькой и защищенной.

– Вы красивы, – сказал Кевин. Он сказал это очень просто, как очевидный факт, но такой, который все равно необходимо запечатлеть в атмосфере. Я попробовала вспомнить, называли ли меня когда-нибудь красивой, и не смогла.

Я улыбнулась и поблагодарила Кевина, словно это был какой-то пустяк, однако пустяк этот надорвал мне сердце самым что ни на есть приятным способом. Одной фразой мой сосед сделал для меня больше, чем когда-либо делал любой другой мужчина. Слово «красивая». Это гребаное слово.

Кевин кивнул и медленно пятился, не сводя с меня глаз, как со святыни, пока не открыл свою полуподвальную дверь, после чего исчез за ней. Три месяца спустя частный самолет разбился над Муша-Кей, и мне необязательно было читать статью, чтобы понять, что он был на борту. Я чувствовала, что это моя вина, поскольку Кевин осиял меня своим светом.

В доме ждала Элинор. Вероятно, наблюдала из окна. Она пугала меня сильнее, чем те, кто пожелал бы обвинить меня в убийстве или, того хуже, в краже. Я опасалась, что, если не внести никаких перемен, мы с Элинор станем своего рода партнершами, и это была одна из причин – помимо смерти моего ребенка, – по которым я собиралась переехать.

– Ты сегодня должна вернуться домой к матери, – сказала я.

– Нет, Джоан, пожалуйста!

– Прости ее.

Элинор начала судорожно извиваться, повторяя свое «пожалуйста» снова и снова. Я не знала, что делать, и поэтому сняла с себя красное платье. Встала практически голая перед этой девочкой и укутала ее в объятия, прижимая к себе, пока она рыдала. Потом я отстранила ее и протянула ей мое любимое платье. Элинор была в шоке. Единственный известный мне способ заставить человека уйти – это отдать ему вещь, которая что-то для меня значила. Я могла себе позволить отказаться от всего осязаемого. Но мне было до смерти боязно отдавать свое время или сердце.

Девушка снова ринулась в мои объятия, и я стала гладить ее по волосам и шептать:

– Элинор! Ты меня слышишь? Я отдала бы весь мир, чтобы вернуть свою мать обратно. А уж она-то была настоящая пизда.

Глава 35

Я нашла в Пэлисейдс жилье с потрясающим видом на океан. Дом был белым, современным, почти целиком состоял из окон и стоял на сваях, паря высоко над остальными строениями. Он был не в моем вкусе, но его чистые линии и безликие комнаты были пустыми, а я жаждала пустоты. Аренда стоила абсурдно дорого, но мне снова было не о ком заботиться.

Несколько недель я почти не выходила на улицу. Бродила по комнатам с высокими потолками и каждые пару дней открывала по одной коробке. Разбирала примерно до половины, потом мне это надоедало, и я принимала таблетку. Я была ужасающе одинока, но это была знакомая эмоция. Я так сильно скучала по Элис, что ощущала боль, просыпаясь по утрам, представляя, как она исполняет приветствие солнцу в своем омерзительно грязном дворе.

Однажды дождливым днем – боже, как я ненавидела отсутствие дождей в Лос-Анджелесе! – я взяла напрокат пикап и поехала вверх