службы, семьи, профессии, он был тесно знаком с подлинным цветом русского общества, бывал и за границей. Если бы при этих условиях его мысль оставалась мало тронутой культурой, то пришлось бы признать, что Гоголь – какая-то безнадежная тупица. Я думаю, что решение вопроса лежит не в том, что Гоголь был представителем более низкой культуры, а в том, что он был представителем культуры иной и, глубоко ошибаясь в своем отношении к крепостному праву, кое в чем был выше своих современников и даже современных людей. Это легче всего видно на судьбе его, с моей точки зрения, замечательнейшего произведения «Портрет».

4. О повести «Портрет». Эта небольшая повесть имеет очень своеобразную судьбу (см., например, комментарии Н. Степанова в томе третьем шеститомного собрания сочинений Гоголя, 1952, стр. 303–306). Он работал над «Портретом» в течение 1833-34 годов и впервые повесть появилась в «Арабесках» в 1835 году. Первоначальная редакция вызвала резкую отрицательную оценку, в том числе и Белинского: «„Портрет“ есть неудачная попытка Гоголя в фантастическом роде. Здесь его талант падает, но и в самом падении остается талантом. Первой части этой повести невозможно читать без увлечения, но вторая часть решительно ничего не стоит: в ней совсем не видно Гоголя. Это явная приделка, в которой работал ум, а фантазия не принимала никакого участия. Вообще надо сказать, что фантастическое как-то не совсем удается Гоголю». По словам Степанова, под влиянием этой оценки Белинского, значительно отойдя от тех взглядов на искусство, которые первоначально были им высказаны в «Портрете», Гоголь коренным образом перерабатывает повесть в 1841-42 годах во время пребывания в Риме. Сам Гоголь, посылая в 1842 году новую редакцию в «Современник», пишет Плетневу: «Посылаю Вам повесть мою „Портрет“. Она была напечатана в „Арабесках“, но Вы этого не пугайтесь. Прочитайте ее; Вы увидите, что осталась одна только канва прежней повести, что вышито все по ней вновь. В Риме я ее переделал вовсе, или, лучше, написал вновь, вследствие сделанных еще в Петербурге замечаний». По мнению Степанова, «различие между первой и второй редакциями „Портрета“ сводится к различному истолкованию сущности искусства и назначения художника. Меняется идейный замысел повести и ее тема. Первоначально это была повесть о вторжении таинственных демонических сил в творчество и в жизнь художника; во второй редакции – это повесть о художнике, изменившем искусству, понесшем возмездие за то, что он стал относиться к нему, как к выгодному ремеслу».

Но и новая редакция не понравилась Белинскому, вернее, ее вторая часть, из-за идеалистического разрешения вопросов искусства. Проанализировав вторую часть «Портрета», Белинский пришел к выводу: «А мысль повести была бы прекрасной, если бы поэт понял ее в современном духе: в Чарткове он хотел изобразить даровитого художника, погубившего свой талант, а следовательно, и самого себя, жадностью к деньгам и обаянием мелкой известности. И выполнение этой мысли должно было быть просто, без фантастических затей, на почве ежедневной действительности. Тогда Гоголь со своим талантом создал бы нечто великое. Не нужно было бы приплетать тут и страшного портрета… не нужно было бы ни ростовщика, ни аукциона, ни многого, что поэт посчел столь нужным именно от того, что отдалился от современного взгляда на жизнь и искусство». В этом совете Белинского ясно видна причина его непонимания Гоголя; Белинский советует Гоголю перестать быть Гоголем; в силу того, что у Белинского чувство всегда доминировало над разумом (не даром его называли «неистовый Виссарион»), он совершенно позабыл то мировоззрение, которое недавно было его собственным (Гегеля, хотя навряд ли он когда-либо толком понимал этого философа), и то мировоззрение, которое он считал современным, как единственно возможным.

Посмотрим, как определял «Портрет» Короленко. Он пишет: «Есть одно произведение Гоголя, далеко не лучшее в художественном отношении, но чрезвычайно характерное для выяснения некоторых его взглядов на задачи искусства. Оно дает также ключ к выяснению его трагедии как писателя. Это „Портрет“». Длительная работа над «Портретом» и то, что окончательная редакция была закончена тогда, когда Гоголь готовился ко второй части «Мертвых душ», правильно позволяет Короленко считать эту вещь как бы исповедью на пороге новой работы. Но и Короленко пишет: «Это – увы! – те же взгляды, которые мелькали в настроении Гоголя уже во времена первого представления „Ревизора“, определялись с годами и выразились окончательно в „Портрете“ и „Переписке с друзьями“». Посмотрим, те же ли это взгляды. Короленко, конечно, правильно излагает идейную сущность «Портрета». Изобразив страшного ростовщика, в особенности его глаза, художник «слишком реальным и правильным изображением зла» осквернил свой талант и теперь не способен к высокому идеальному творчеству, которое одно является целью искусства. Ему нужно предварительно очиститься от этого великого греха… Сыну, тоже художнику, который разыскал его незадолго перед смертью, этот святой старец преподает высшую мораль искусства. Для него нет ничего низкого. «Исследуй, изучай все, что не увидишь, покори все своей кисти. Но во всем умей находить внутреннюю мысль и пуще всего постарайся постигнуть высокую тайну создания». Задача искусства в примирении… «Для успокоения и успокоения всех нисходит в мир высокое создание искусства. Оно не может поселить ропота в душу». Инок рассказывает сыну о великом преступлении своей кисти, когда он «насильно хотел покорить себя и бездушно, заглушив все, быть верным природе. Это не были создания искусства и потому чувства, которые объемлют всех при взгляде на него, суть уже мятежные чувства художника, ибо художник и в тревоге дышит покоем». Инок и заключает рассказ просьбой: если сыну встретится этот портрет, он должен его уничтожить.

«В этом варианте, который, нужно сказать, сильно попортил первоначальную редакцию „Портрета“ в художественном отношении, мы видим настроение Гоголя в самый критический период его жизни. В „Ревизоре“ и в „Мертвых душах“ он изобразил тогдашнюю Русь, и она взглянула на всех тем же страшным взглядом, едва прикрытым покровом смеха, каким портрет даже сквозь занавес глядел на бедного Чарткова. И эта страшная правда не несла примирения. Наоборот, она будила в современниках „смятение и мятеж“… Он, как его художник-инок, считает это тяжким грехом. Ему тоже предстоит сначала искупить этот грех покаяния, а затем „высоким произведением искусства“ примирить смятенные души своих соотечественников со всем, что он осмеял ранее… „Если же это не удастся, то он позовет святого инока уничтожить собственное произведение“».

Для меня несомненно, что Короленко гораздо глубже и правильнее оценил «Портрет», чем это сделал Белинский, суждения которого о повести просто крайне поверхностны. Совершенно справедливо: 1) что «Портрет» есть не случайная ошибка Гоголя, не падение его таланта, а ключевое произведение Гоголя, не даром он работал над ним так долго