устаревшими — и в конце концов он вновь обратился к своим любимым сочинительницам текущего века. Романс «Под лаской плюшевого пледа…» был написан на стихи Марины Цветаевой, «Не довольно ли нам пререкаться…» и «А напоследок я скажу…» — Беллы Ахмадулиной. Один из текстов — тот самый, что был приписан Юнне Мориц в порядке очередного «подлого обмана» композитора Петрова, — Рязанов сочинил сам:

Я, словно бабочка к огню,

стремилась так неодолимо

в любовь — волшебную страну,

где назовут меня любимой,

где бесподобен день любой,

где б не страшилась я ненастья.

Прекрасная страна — любовь.

Ведь только в ней бывает счастье…

…Пришли иные времена —

тебя то нет, то лжешь не морщась.

Я поняла, любовь — страна,

где каждый человек — притворщик.

Моя беда, а не вина,

что я наивности образчик.

Любовь — обманная страна,

и каждый житель в ней — обманщик.

Зачем я плачу пред тобой

и улыбаюсь так некстати…

Неверная страна — любовь.

Там каждый человек — предатель.

Но снова прорастет трава

сквозь все преграды и напасти.

Любовь — весенняя страна

и только в ней бывает счастье.

К сожалению, дальнейшую карьеру в кино «бабочки» Гузеевой трудно назвать успешной: Лариса разделила участь десятков актеров и актрис, ярко блеснувших в 1980-е, но в кризисные для отечественного кино постсоветские годы ушедших в тень. Бытует, впрочем, мнение, что именно прославивший Ларису «Жестокий романс» оказался роковым для ее актерской судьбы. Так, Денис Горелов прямо пишет, что Гузеевой «сковырнул настройку Рязанов. Ей-то шли роли бешеные, с закусом удил и воротников, цыганки да Аксиньи — а ему требовалась партнерша „под Михалкова“: и чтоб ему глянулась, и чтоб пред его шармом не устояла, и чтоб играть ничего не надо, а один только светлый омут заведомой брошенки. Она характером не жертва, а воительница, местами стервозная, — а у всех в памяти только и осталось, что намытые слезой глаза да назло всем стоическая улыбка. Плюс роскошные волосы — признак зависимых натур, холящих гриву, чтоб всем нравиться».

События пьесы «Бесприданница» разворачиваются в выдуманном Островским волжском городе Бряхимове. Рязанов, посоветовавшись с соратниками, решил, что роль Бряхимова исполнит Кострома, куда съемочная группа и выехала в двухмесячную экспедицию в конце лета 1983 года.

Съемки протекали без особых осложнений, но под конец едва не ознаменовались непоправимой трагедией. Рязанов на всю жизнь запомнил роковую дату — 20 сентября 1983 года. В этот день снимали сцену, в которой Карандышев гребет на лодке к пароходу «Ласточка», куда Паратов увез его невесту. На заднем плане решено было пустить колесный буксир: дескать, примета времени. Первый дубль прошел без осложнений, но кадр был неудачный, ибо буксир проплыл по горизонтали кадра слишком далеко от гребущего Андрея Мягкова. Рязанов попросил артиста во втором дубле постараться подплыть к буксиру как можно ближе. Мягков усердно загреб, но поскольку в лодке он сидел спиной к большому судну, то не заметил нависшей над ним опасности: огромные движущиеся лопасти пароходного колеса образовали поблизости воронку, которая буквально засосала лодку вместе с актером. Буксир спешно остановили. Вслед за этим на поверхность всплыли крупные и мелкие щепки — то, что осталось от лодки. В этот миг на берегу все уверились, что Андрей Мягков погиб. Но еще через несколько мгновений он, к счастью, всплыл целым и невредимым. Рязанова бил озноб; вечером съемочная группа приняла изрядное количество алкоголя, но никто не захмелел: до того силен был шок от случившегося.

В октябре группа вернулась в Москву: до премьеры снятого, но еще не смонтированного фильма оставалось более года. Вышедшую в конце 1984-го картину тогда посмотрели 22 миллиона человек — почти на 13 миллионов меньше, чем у «Вокзала для двоих», но для экранизации классики это был отличный результат. А уж столь же резонансного советского фильма, как «Жестокий романс», в 1984 году, кажется, и вовсе не было. К картине никто не остался равнодушным: ею либо восторгались, либо нещадно ее клеймили. Резкое и почти поголовное неприятие «Романса» тогдашней критикой ожидаемо контрастировало с мнениями простых зрителей, однако и среди последних нашлись те, кого буквально взбесило рязановское покушение на «Бесприданницу». Вот как выглядело одно из гневных писем, полученное режиссером вскоре после премьеры:

«Эта незаменимая Фрейндлих по каким таким заслугам выдвинута на эту роль? Ей под пару этот усатый крокодил Паратов — сомневаюсь я, что его вообще можно за что-то полюбить. За его длинные тараканьи усы? За то, что он целует и гладит всех без разбора, даже цыган и лошадей? Он лакей, а не барин, без гордости и самолюбия. И вообще купцов изобразили этакими дурачками. Но дураки денег не делали. Их ужасные балахоны — безвкусица, раньше носили поддевки. Откуда взяли этого Мокий Парменыча? С ним не только в Париж, а за столом сидеть противно: образина, а ума нет. Большая фигура — да дура. А Фрейндлих все выпячивала нижнюю губу, подражая Ларионовой. Далеко кукушке до ястреба! Фильм низкопробный, не удался. А Лариса? Хорошо было бы, чтоб она в Волгу бросилась, таких не жаль. На шею сама висла, прыгнула в пролетку Паратова. Таких раньше и замуж бы никто не взял. Паратов — неотесанный мужик, и в жизни, наверное, такой. Какая это барышня раньше прыгнет в пролетку или в шарабан к мужчине? Где ее благовоспитанность? Это Алиса Фрейндлих сама, наверное, прыгала в шарабаны. Откуда эта похабщина? Только сейчас можно найти таких девок. И что это за прическа у Фрейндлих? Стриженая, что ли? Только каторжанки раньше так ходили. Надо было вам пригласить на роль Ларисы эту сутулую Гурченку или Самойлову, которая не сумела сыграть Анну Каренину с Лановым, которая хлебала за столом, как в столовой самообслуживания. Я жалею, что время потеряла, что копейки затратила. И до сих пор обидно, что такое произведение можно испохабить».

Данное послание Рязанов всю жизнь бережно хранил в своем архиве — в конверте с надписью «Гениальное ругательное письмо».

А вот в печатных отзывах советской прессы на «Жестокий романс» ничего гениального Эльдар Александрович не видел. Он вообще совершенно не ожидал от журналистов такого единодушного негатива, напоминавшего организованную травлю. Но едва ли кому-то надо было организовывать нечто подобное; Денис Горелов, скажем, связывает сей казус всего лишь с заметными послаблениями в цензуре при Юрии Андропове: «Среди прочего андроповская опричнина дала волю кинокритике: обозреватели, которым годами велели „не заострять“ и накидывали платок на роток, буквально сорвались с