Снег продолжал падать. Будто сквозь гигантское сито, спрятанное в серых тучах, медленно сыпались вниз крупные снежинки, образуя завесу между небом и землей. Чем пристальнее Мунэмити всматривался в пушистые белые звездочки, тем больше морщинок собиралось вокруг его узких ясных глаз, все глубже становилась тень под глазами, которые порой казались подведенными, как у женщины, и все суровее делался взгляд. Он смотрел в парк, но не видел того, что было перед ним. Мысли его перенеслись чуть ли не на целое столетие назад... Это произошло З марта 1860 года. Тогда, так же как и сегодня, не переставая шел снег. Утром в тот день был умерщвлен Омино-ками Эдзима, первый министр бакуфу84. Он направлялся к сёгуну85 с визитом по случаю праздника Дзёси86 и при въезде во дворец у Вишневых Ворот был убит напавшими на него самураями из клана Мито. День его убийства стал одним из самых памятных дней в истории Японии нового времени. Мунэмити был его внуком, и этот исторический день впоследствии оказал решающее влияние если не на его мировоззрение, то по крайней мере на психологию. События того злополучного дня были основной причиной его мизантропии и скептицизма; именно в них крылась разгадка того, почему он ничего не желал и ничего не ожидал для себя от нынешнего общества, почему рано устранился от дел, стал затворником и целиком ушел в свое любимое занятие — искусство Но.

Если бы мятеж молодых офицеров, о котором ему сообщил брат, произошел не в этот зимний день, столь похожий на день трагической кончины его деда, то, возможно, убийство некоторых министров вряд ли произвело бы на него такое сильное впечатление, чтобы он из-за этого отказался от своего излюбленного занятия. Когда, например, был предательски убит премьер-министр Инукаи (кровавые следы этого преступления, несомненно, вели и к сегодняшнему событию), Мунэмити, узнавший о происшествии лишь к вечеру, всего на какие-нибудь две минуты отложил «Книгу цветов», которую он в это время держал в руках, а затем снова начал читать.

Младший брат не заставил долго ждать себя. Такое послушание объяснялось отнюдь не любовью и уважением к старшему брату, а более серьезными причинами. Дело в том, что Мунэмити передал Хидэмити Эдзима графский титул и права главы семьи еще двадцать лет назад, но состояние, которое тот получил при этом, если не считать их родового имущества, было более чем скромным. Все остальные земли, поля и лесные угодья, которыми владел Мунэмити на территории их бывшего домена, пока оставались записанными на его имя. До Хидэмити дошел слух, что через посредство директора лондонского отделения банка Мицуи брат приобрел на порядочную сумму иностранной валюты в долларах и фунтах стерлингов, которой предусмотрительные богачи стали запасаться еще накануне маньчжурских событий 87 и особенно после них, но сколько именно денег обращено было в валюту, оставалось неизвестно.

Хидэмити пользовался большим влиянием в палате пэров не только потому, что принадлежал к знатному роду и был изворотливым политиком; не в меньшей степени этому способствовало и огромное, нерастраченное состояние старшего брата, который жил экономно и, если не считать расходов, связанных с его увлечением. Но, никаких излишеств себе не позволял.

Почтительность Хидэмити к брату была построена на самом обыкновенном торгашеском расчете. Кредитоспособность графа Эдзима, политический вес, а также и его надежды на наследство самым непосредственным образом зависели от расположения к нему брата, и он всячески старался угождать Мунэмити и не портить с ним отношений. Сегодня утром он уже совсем было собрался ехать в клуб вместе с одним из своих посетителей, сообщившим ему все последние новости о происходящих событиях, но как только Мунэмити потребовал его к себе, он тут же приказал шоферу везти себя в Сомэи.

Всю дорогу от дома до Сомэи он был в кислом настроении; как только Томи ответила по телефону, что брат просит87 его немедленно приехать, Хидэмити сразу помрачнел. Он больше чем кто-либо понимал всю серьезность происходящих событий, отчетливо разбирался в их подоплеке и видел, что они ставили под удар многие его планы и интересы. Это тяжелым камнем легло на сердце; а тут еще изволь тащиться в Сомэи, попусту тратить время, хотя у него дел по горло. Но это бы еще полбеды. Когда он мысленно представлял себе разговор с братом, его начинала томить тоска. Любой разговор с Мунэмити всегда вызывал у него отчаянную скуку. Стоило ему заговорить о чем-нибудь серьезном, как Мунэмити сразу же перебивал его, совал ему в руки карандаш и говорил:

— Бойся посторонних ушей. Пиши!

Разговор превращался в переписку. Когда она заканчивалась, Мунэмити брал запись, состоявшую из вопросов и ответов, медленно и внимательно еще раз все прочитывал и, если не видел надобности сохранить ее, обычно говорил!

— Боюсь посторонних глаз. Сожгу! — и тут же бросал исписанные листки в огонь.

Так бывало не только при беседах с Хидэмити. То же самое он проделывал, когда вел важный разговор и с другими родственниками или бывшими вассалами Эдзима, с которыми он поддерживал связь. Эти повадки свидетельствовали, что при всей утонченности своих вкусов, правдивости и прямоте характера Мунэмити страдает педантизмом и мелочностью. В чрезмерной его осторожности сказывалась трусливая подозрительность, которая из поколения в поколение воспитывалась в людях привилегирован ной касты, пользующихся властью и богатством и желающих сохранить их за собой. Как бы то ни было, а разговор, который мог бы занять не больше получаса, затягивался на час, а то и на два. Безмолвная беседа — переписка, всегда раздражавшая такого занятого человека, как Хидэмити, сегодня, когда ему дорога была каждая минута, приводила его в ужас. Машина пересекла трамвайную линию, вдали показались черные ворота — они выходили на старую дорогу, ведущую к кладбищу. Справа и слева к дому подступала роща, одетая в зимний наряд. Огромные пушистые шапки снега покрывали деревья, и казалось, что это не роща, а дремучий лес. Ворота были открыты. Но если бы не проложенная через рощу, изогнутая, как лук, дорога, которая вела к стоявшему в глубине двора дому и еще отчетливо виднелась, хотя и была побелена снегом, дом этот можно было принять за необитаемый.

Когда машина подкатила к крыльцу, у Хидэмити было уже другое выражение лица. В вестибюле гостя встретила Томи и трижды низко