Шрифт:
Закладка:
В феодальную эпоху вполне вероятным было взятие укрепленных пунктов вообще без участия пехоты. Я имею в виду овладение этими пунктами либо с налета, либо с применением военных хитростей. Такие эпизоды содержатся в том обобщенно-идеализированном описании форм ведения военных действий на рубеже XII–XIII вв., которое характерно, в частности, для эпических текстов, в том числе и для «Песни о моем Сиде».
Кампеадор стоял во главе конного и пешего войска, в котором основную роль играли рыцарские контингенты. Последние выступали в качестве главной ударной силы, а упоминания о пехоте встречались лишь при описании сцен раздела добычи (пеший получал ее в сумме, вдвое уступавшей доле конного). Последнее замечание органично соответствует логике ведения военных действий, которые вроде бы и не требовали участия пехоты. Война Руя Диаса была мобильной, даже когда речь шла о взятии укрепленных пунктов. Так, хитростью выманив мавров за ворота замков Кастехон и Алькосер, Сид из засады напал на безоружных и проник в пределы крепостных стен через ворота[1075].
Второй вариант овладения укрепленным пунктом, чаще всего применявшийся Кампеадором при взятии крупных городов, также не предполагал активной роли пехоты. Речь идет о долговременной осаде, когда крепости блокировались при параллельном ведении активных действий в случае совершения вылазок осажденными. В качестве примера можно привести эпизоды, в которых описывается взятие Валенсии, осада которой продолжалась девять месяцев, а на десятый город сдался[1076]. Иногда осажденные, стоявшие перед выбором между смертью от голода или от вражеского оружия, выбирали последнее, и тогда вылазка носила вынужденный характер. В частности, так развивались действия в период осады Алькосера войсками мусульманских правителей Фариса и Гальбы. Укрепившиеся в замке Сид и его люди предприняли решительные действия, несмотря на свою малочисленность. Другие выходы отсутствовали: «Нас отрезали от воды, и у нас вышел хлеб» («El agua nos ап vedada, exir nos ha el pan…») — так начал свою речь к воинам Кампеадор[1077] (впрочем, по законам эпоса, в итоге герою сопутствовал успех).
И при отражении атак, и при совершении вылазок решающую роль играли действия мобильных конных отрядов. Функция пехоты была подчиненной, а потому, во-первых, менее престижной, а во-вторых, менее доходной, если, следуя выводам Дж. Пауэрса, рассматривать военную добычу как специфическую форму прибыли. Отметим, что английский историк считает ее не уступавшей по значению доходам от других родов деятельности и рассматривает войну как одно из важнейших экономических предприятий той эпохи[1078]. В свете этих выводов неудивительным выглядит стремление пехотинца при первой же возможности стать всадником. Самым непосредственным образом этот факт вытекает из эпизода раздела военной добычи после взятия Валенсии. Трофеи, захваченные в огромном городе, оказались столь значительными, что «те, кто были пешими, стали конными»[1079].
В качестве естественного следствия ограниченности военных функций пехоты следует рассматривать крайне редкие упоминания лиц этой категории в фуэро XIII–XIV вв. В полной мере указанная закономерность прослеживается и в местном праве Куэльяра и Сепульведы. Так, в «Королевском фуэро» пешие воины не упоминаются вообще. В пространном фуэро Сепульведы они фигурируют лишь в единственном титуле — 84-м. Но и там статус пехотинца не рассматривается в качестве самостоятельного объекта регламентации, ибо этот титул посвящался уточнению одного из аспектов привилегированного положения рыцарей, того права, которыми они обладали в противоположность пехоте[1080].
Сказанное, разумеется, не означает, что в XIII — середине XIV в. пешее войско вообще не участвовало в военных действиях, особенно если они происходили на территории, расположенной относительно недалеко от места их постоянного проживания (перебрасывать пехоту маршем на значительные расстояния в условиях того времени было нерационально). Тем более это не свидетельствовало об исключении из военной организации того социального слоя, из которого рекрутировались пешие воины. Принимавшие все более ограниченное участие в военных кампаниях, они тем не менее выполняли весьма важные функции: тот, кто не участвовал в походах, должен был внести специальный платеж. Поступавшие суммы использовались для обеспечения военной системы всего королевства. В этой своей роли — не столько воинов, сколько плательщиков (pecheros) — лица интересующей меня категории привлекали внимание законодателя. Имеется комплекс указаний на этот счет в источниках, связанных с историей Куэльяра и Сепульведы.
Из куэльярских документов XIII — середины XIV в. явствует, что единственной формой противопоставления пехоты и конницы в этот период было четкое разделение лиц, несших военную службу (конница), с одной стороны, и плательщиков (пехота), вносивших военные платежи, — с другой. В частности, по привилегии 1256 г., дополнявшей фуэро, которое пожаловал городу Альфонсо X, вдова рыцаря могла выйти замуж за «рыцаря, у которого есть конь и оружие», сохранив привилегии. Если же она предпочитала ему плательщика (пехотинца), то теряла свои льготы и обязывалась вместе с ним вносить причитавшиеся платежи: «…que peche». Аналогичная норма действовала и в отношении сыновей рыцарей. Если, достигнув совершеннолетия, они имели коней и вооружение, необходимое коннику, и лично участвовали в походах, то на них автоматически распространялись рыцарские привилегии; если же из-за отсутствия необходимых атрибутов военной профессии они не могли входить в состав войска, то причислялись к плательщикам: «…e sin non, pechen».
Таким образом, если отряды консехо были основой ополчения королевства, то главной (а порой и единственной) ударной силой этих отрядов были конные воины. Пехота все чаще играла и фискальную роль, направленную на обеспечение потребностей тех, кто участвовал в походах. Насколько велики были эти потребности в рассматриваемый период? Для получения ответа на этот вопрос необходимо принять во внимание высокую материальную ценность как боевого коня, так и предметов рыцарского
