– Господин медикус с самого начала от него в восторге. И его помощники тоже. Приятно, говорят, в наш век всеобщего одичания…

– Ясно. Ясно. Продолжай.

– Затем посетил лекцию о болезнях духа и способах их излечения, после чего имел продолжительную беседу с господином профессором Остерхеймом…

– Который также пришёл в восторг.

– Нет, они поспорили и весьма бурно, однако профессор выразил желание непременно продолжить сей полезный диспут, возможно, в присутствии всего факультета. Приятно, говорит, в наш век…

– Это я уже усвоил. Что-нибудь ещё?

– Иногда поёт в монастырском хоре.

– Хм. Весьма похвально. Хорошо поёт?

– Не слышал. Есть кое-что интересное. Дважды посетил Соломенный торг без особой надобности. Оба раза с кем-то встречался. В первый раз подошёл крепкий парень в хорошей городской одежде.

– Приметы?

– Рост чуть выше среднего. Более ничего не известно. Зима. Меховая шапка, перчатки, тёплый плащ – вот и все приметы. Встретились как старые друзья. Потом тот передал нечто маленькое, в горсти поместилось, и быстро ушёл. Проследить не удалось.

– Что так?

– Не знаю. Мои люди говорят, исчез, как в воду канул. Виновные наказаны. Во второй раз, совсем недавно, третьего дня, также на торгу, к нему подошла молодая, бедно одетая девица.

– Ну, в этом нет ничего странного. Странно, что до сих пор в этом отчёте никаких девиц не попадалось. Приметы?

– Мой человек говорит: ого!

– В каком смысле?

– Очевидно, девица была очень хороша. Волосы чёрные, глаза чёрные, лицо бледное, росту небольшого. Не таясь, передала парню сумку. При этом очень убивалась. Обнимала, гладила по голове и всё причитала, какой он бедный, замученный, прямо на себя не похож. Просила скорее вернуться домой. Господин травник сумку принял, девицу приласкал, утешил, сам проводил до северных ворот, там посадил на воз, шедший в Островец, заплатил грошик. Только в Островце такую девицу никто не знает. Там всё больше блондинки крепкого сложения.

– Угу. А что в сумке было?

– Хм. Пирожки. Три штуки он тут же сжевал, пока домой шёл, остальными поделился с его высочеством. Кроме пирожков, мешочки с сушёными травами. Все известные господину медикусу.

– А как насчёт возмутительных речей?

– Ни с кем ни полслова. Также твёрдо хранит врачебную тайну. Ни на какие вопросы о здоровье принца не отвечает. В товарищи его высочеству выбрал дочь дворцовой прачки и сына придворного церемониймейстера. Прачку вылечил от застарелого артрита, с господином церемониймейстером ни разу не встречался, ни тайно, ни явно. По-моему, он даже не знает, чей это сын.

– Ну что ж, пока всё не так трагично, как казалось вначале. Скорее, наоборот. Однако необходимо выяснить, кто он такой. Всё: родители, семья, предки до седьмого колена, если имеются. Чем занимался с тех пор, как вышел из младенческого возраста. Алисия его, надеюсь, не видела?

– Нет. Я слежу.

Алисия стояла у окна. Солнышко. Почти весна, а так скучно, томно. В Лехтенберге она, дурочка, всё мечтала. Думала, быть принцессой весело. Весело, как же. Одна радость, что платья побогаче, балы попышнее. А так… Выйти некуда, разве что в сад. А в саду грязь да скука. Фрейлины, что ей навязали, все как одна дуры набитые. Статс-дама – тупая кукла. А мужчины! Кругом какие-то рожи, один другого страшнее, один другого старше. Местное дворянство – неотёсанные мужланы. Война давно кончилась, а они никак из доспехов не вылезут. Подходящих кавалеров раз-два и обчёлся. Так и вся жизнь пройдёт. Восемнадцать лет уже, а влюбиться решительно не в кого.

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло. Глянь на небо! Птички летят, колокольчики звенят!

Алисия вздрогнула. Пели в саду, прямо под окном. Голос… Голос был такой, будто мягкой лапкой погладили по сердцу. По шее под волосами побежали мурашки.

– Гори, гори ясно, – подхватили визгливые детские голоса. Подхватили, и всё испортили.

– Что это? – спросила она.

– Его высочество изволит резвиться в саду, – доложила дежурная фрейлина.

– Пойдём в сад. Я хочу взглянуть на своего брата.

– Но… Никто не может видеть его высочество без позволения медикуса. Там даже часовые у дверей, а из прислуги впускают только старуху Клару.

– Вот мы и спросим позволения.

В саду оказалось не так уж сыро. Дорожки уже подсохли. Алисия осторожно ставила ноги в замшевых башмачках, поправляла повязанный поверх шляпки прозрачный шёлковый шарфик. Рядом шуршала юбками, попискивала, то и дело подбирая подол, дежурная фрейлина, Люсинда фюр Шварцкопф, из Лехтенбергских дворян. Алисия её ценила за фигуру в форме диванной подушки и личико в виде куска козьего сыра, по чьей-то прихоти украшенного носом-картофелиной. Рядом с ней любая смотрелась бы красавицей, а Алисия была далеко не любая. Её-то никогда не сравнивали с козьим сыром. Всё больше с розами и лилиями.

– Надо вернуться, взять парасоли, – слегка в нос, как полагалось по моде, протянула Люсинда, – сильное солнце портит цвет лица.

– Пустяки, – отмахнулась Алисия, грациозно придержав юбку, свернула на боковую дорожку, и тут случилось это.

Он появился в конце аллеи прямо из солнечных лучей. Быстро оглянулся. Полетели, вспыхнули белым золотом длинные волосы. Шагнул в сторону, прижался спиной к стволу толстой липы, будто пытался спрятаться, поднял голову к облитым солнцем, ещё голым ветвям, к золотистому весеннему небу и засмотрелся, замер, забыл, что прячется.

– Ох! – выдохнула Люсинда.

Вот именно. Ох. Алисия стиснула руки, скрытые модной муфтой. Всё было точь-в-точь, как описывают в куртуазных романах. Свет померк, ноги подкосились, земля дрогнула, дыхание остановилось, а сердце, наоборот, из последних сил забилось где-то в желудке. Такие, как этот, под липой, толпами бродят по страницам тех самых романов, но в жизни не встречаются. Никогда.

– Кто это? – прошептала она, боясь спугнуть чудное видение.

– Наставник принца и его личный медикус.

– Откуда ты знаешь?

– Он мне однажды помог, – просияла Люсинда. – Я приехала на дежурство, из кареты вышла, а кругом лёд. Ужасно скользко. Едва не упала. Он меня подхватил и до дверей довёл. – Хихикнула и добавила: – Руку поцеловал на прощание. Слуги болтают – северный дикарь, колдун, мужик неотёсанный, только это неправда. Разговор и манеры самые куртуазные.

Затрещала растрёпанная после зимы живая изгородь. На дорожку выскочила девчонка лет восьми в заляпанном грязью тёплом платьишке. Увидела замечтавшегося под деревом красавца, бросилась к нему и заверещала:

– Поймался! Я поймала, я поймала!

– Нет, я!

С другой стороны из кустов выбрался тощенький мальчишка в стёганой курточке, бархатных штанишках и коротких сапожках. Всё это тоже было щедро измазано грязью.

– Ой, горю, горю, – самым вульгарным образом заорал изловленный красавец, – Эжен, выручай.

– Эжен на дереве сидит, – наябедничала девчонка, – так нечестно. Мы знаем, где он, а достать не можем.

– Нечестно, – согласился красавец, – пошли, снимем его с дерева, чтоб неповадно было.

Левой рукой подхватил под мышки мальчишку, правой – девчонку и пропал из виду.

– И правда, припекает, – томно сказала Алисия, – сходи, принеси парасоли, мне – розовый, смотри не перепутай.

– Но… – упёрлась было Люсинда, – ваше высочество, вы