– Не добрались… – Его величество медленно приблизился к конторке.

– Это моё! – строптиво донеслось из-за спины травника. – Мои краски!

– Никто не посмеет отнять у тебя краски, – успокоил травник, осторожно извлёк мальчишку из складок рубахи, поставил перед собой, положил руки на тощие плечи, не то пытаясь удержать на месте, не то защищая от всего на свете.

Король, являя подданным полную растерянность, что случалось с ним крайне редко, разглядывал конторку, горшочки с красками, ещё влажные кисти, дощечки для рисования. Даже вытащил одну, чтобы рассмотреть поближе.

На дощечке бушевали волны, безжалостно накатывались на плоский песчаный берег. Над волнами полыхало киноварью и охрой рассветное небо. Нарисовано было крупными, не всегда верными мазками, но море было как настоящее, а пылающие облака просто жгли руки.

– Кто это сделал?

– Не я, – вновь усмехнулся травник, – я рисую как конь копытом. Или как рак клешнёй.

– Ты хочешь сказать, что это…

Странный гость глядел в упор, чего птенчик терпеть не мог, и говорил слишком громко. Но птенчик почти не боялся. Во-первых, птица была с ним. А во-вторых, она давным-давно объяснила, что крики ничему не помогут, и научила СЛОВАМ. Нужно подобрать правильные СЛОВА, и тогда все отстанут. Вначале он хитрил, норовил просто повторять всё, что ему говорили. Но птица растолковала, что это тоже не поможет. Птенчик постарался и научился передвигать СЛОВА как тяжёлые щиты.

Своё СЛОВО для каждой беды, для каждой угрозы. Птица не обманула. Это помогало гораздо лучше крика.

– Это ты рисовал?

– Это я рисовал. Мои краски.

– Но что это такое, дитя моё? – король слегка успокоился, кое-что сообразил и попытался уличить травника во лжи.

– Море. Рассвет.

– Где же ты видел море? Признайся, тебе кто-то помогал?

– Нет, – упёрся птенчик, – я сам. Мои краски. Я видел… – задумался было, но помогла птица, подала нужный щит. – Я видел во сне.

– А это…

– Горы. Рассвет.

Рассвет горел над тёмными горами как боевое знамя, как безумный костёр, как грозное знамение.

– Это тоже во сне?

– Да.

У него бывали разные сны. Простые, с переливами красок, как прежде, и новые, живые, в которых он летал с птицей. В живых снах всё было как настоящее. Ветер оставался холодным. Вода мокрой. Песок прилипал к ногам, брызги летели в лицо, и краски вставали над морем, живые, яркие, куда красивей, чем в простых снах. Птица говорила, что во сне бывает всё, что угодно. И он верил. Ну а хитро кручёную штуку под названием «ракушка», однажды прихваченную из живого сна, он никому показывать не станет, чтоб не отняли. Птица сказала, что брать из живых снов ничего нельзя.

– Рассвет, – бормотал его величество, – море, «земля», «люди», «глаголь», «добро», «есть».

– Да не расстраивайтесь вы так, – посоветовал травник, – у вас в семье растёт великий художник.

– У меня в семье наследник остравского престола, – с безумным видом прошептал король.

Кавалер его хорошо понимал. Прийти и застать вместо вопящего уродца обычного ребёнка, способного, по крайней мере, разумно отвечать на вопросы, – это не шутка. Любой придёт в ажитацию.

– Азбука, – как в лихорадке бормотал король. – Так. Та-ак. Необходимы достойные учителя. Начатки счисления. Юриспруденция. Государственное устройство, стратегия и тактика, искусство фортификации, этикет, парадные танцы, это непременно, и ещё…

– Нет, – сказал травник.

– Его величеству не возражают! – вскинулся кавалер.

– Вы слишком торопитесь, – продолжал травник, упорно не обращая на него никакого внимания.

– Я не тороплюсь, – резко возразил его величество, – я и так опоздал на годы. Столько времени потеряно даром.

– Лель, – мягко сказал травник, – ты обещал розы для супруги господина медикуса. Нарисуешь? А господин медикус посмотрит.

Рисовать Лель никогда не отказывался. Да и против господина медикуса ничего не имел. Тот был тихий. Безвредный. Краски не отбирал и вообще ни во что не вмешивался.

– Повторяю, – вполголоса произнёс травник, бесцеремонным кивком пригласив его величество в глубину комнаты, за ширмы, – вы слишком торопитесь.

За ширмами оказалось два окна, за которыми угадывался заснеженный дворцовый сад, две скромно убранные постели, ещё один старенький ковёр на полу. В углу уютно трещала по-северному сложенная печка с лежанкой.

– Хм… – с неудовольствием протянул король, – отчего здесь всё такое… э… убогое?

– В пределах отпущенных денежных сумм, – пробормотал кавалер.

– Просто он не верил, что у нас получится, – усмехнулся травник, – да, признаться, я и сам не верил. Известные целительские труды трактуют эту хворь как неизлечимую. Вот и господин медикус подтвердит.

Парень легко подтянулся, устроился в оконной нише. Обнял колено. Свесил длинную ногу, обутую в мягкий валяный сапог. Кавалер стиснул зубы. Сидеть в присутствии его величества не полагалось. А этот ещё и ногой качает.

Его величество, оставшийся равнодушным к вопиющему нарушению этикета, от избытка чувств прошёлся туда-сюда. Остановился, глядя на травника снизу вверх.

– Как ты это сделал? Ведь это сделал ты. Королевский медикус тут ни при чём.

– Сам не знаю. Считайте, чудо. Или колдовство, как вам больше нравится.

– Так ты действительно Пригорский Травник?

– Я травник. Из Пригорья.

– Я удвою тебе жалованье.

– Вряд ли это ляжет на казну тяжким бременем.

– Не понимаю.

– Правда? – Травник поднял руки, рукава скользнули вниз, открылись глубокие шрамы на запястьях. – Я тут на положении пленника. Или раба. А рабам жалованье не платят.

– Карлус? – поднял брови король.

– Этот человек является опасным мятежником, – брезгливо проговорил Карлус, – произносившим возмутительные речи в присутствии подданных вашего величества.

– Плохой у вас слуга, – сочувственно заметил травник, – это ж надо додуматься – взять и доверить опасному мятежнику жизнь и здоровье наследника престола.

– Карлус! – державно рявкнул его величество. – Я неоднократно предупреждал. Не всё решается грубой силой.

Карлус привычно принял вид смиренный и расстроенный. Хорошо. Раз его величество желает, о мятежных речах пока забудем. А потом можно и вспомнить. Когда понадобится.

– Приношу свои извинения, – коротко поклонился он. Главное, не забыть записать всё дословно и непременно собрать подписи свидетелей.

– Итак, это недоразумение улажено, – не без приятности улыбнулся его величество, – теперь поговорим о здоровье наследника.

– Не стану вас обманывать. – Травник ногой качать перестал, поднял на короля строгие синие глаза. – Я сделаю что смогу. Возможно, мальчику станет лучше, но полного исцеления не будет. Вам придётся смириться с тем, что он всегда будет немного странным и, к сожалению, вряд ли сможет управлять страной.

– Что ты знаешь об управлении страной? – не выдержал Карлус.

– К счастью, ничего. Но я много знаю о больных детях.

– То есть он безнадёжный безумец? – обречённо вздохнул король.

– Конечно, нет. Хотя, если подумать… Все художники немного не в себе.

– Море… Горы… Он не мог этого видеть. Чистое безумие.

– Ничего подобного. Просто очень живое воображение. Именно поэтому я хотел поговорить с вами. Мальчику нужен учитель живописи. Тихий, спокойный, нечестолюбивый и, конечно, талантливый. Бездарного Лель не примет.

– Можно поискать живописца в Академии, – предложил Карлус, не упустив случая доказать свою незаменимость.

– И по другим предметам следует пригласить из Академии, – заметил его величество, к которому отчасти вернулась способность рассуждать разумно. – Это хорошая мысль.

– Плохая, – невежливо оборвал его травник. – О