Шрифт:
Закладка:
Удар! Стенки треснули, но выдержали. Он замер, собираясь обороняться.
Удар! Теперь трещин было так много, что скорлупа стала почти прозрачной. Он захлебнулся воздухом, собираясь забиться в крике, но… С той стороны смотрело на него огромное сияющее существо. Чудовища, всегда обитавшие снаружи, метались, корчились от яркого света и уже не пытались до него добраться.
«Пти-ца», – выговорил он. Это слово, одно из немногих, было ему известно. Медленно, неотвратимо птица расправила крылья. Они разорвали ужас и тьму, накрыли яйцо сверкающим куполом. Птица ударилась грудью в последний раз, и скорлупа раскололась, свернулась, исчезла. Но это оказалось совсем не страшно. Над ним и вокруг него были крылья. Защита, покой, свобода. «Не бойся», – сказала птица. Чего же бояться, когда над тобой такое. Прекрасное, как рассвет. Замирая от счастья, он кинулся вперёд, мечтая получше спрятаться, зарыться в сверкающие мягкие перья.
Непреклонная Клара уронила котелок с кашей, основательно забрызгав подол.
– Пёсья кровь, – некуртуазно выразился кавалер и повернулся к медикусу, – как вы это объясните?
Медикус пожал плечами.
– Может, вам и вправду удалось заполучить Пригорского Травника?
Травник вышел из тёмной комнаты с ребёнком, крепко прижавшимся к его груди. Слегка пошатнулся, но успел усесться в кстати подвернувшееся кресло.
– Итак, тёплую воду, мыло, одежду для его высочества и ужин.
Нагретую воду, деревянную лохань, а также ведро угля для камина господин кавалер по особым поручениям был вынужден принести собственноручно. Но сохранение государственной тайны выше гордости.
Под изумлённым взглядом медикуса и пристальным кавалера травник без воплей и криков искупал ребёнка, без ругани и рукоприкладства переодел в чистую ночную рубашку. Ловко закидал в послушно открывавшийся рот куриное суфле с королевского стола. Воздушное пирожное дитя запихнуло в рот совершенно самостоятельно, после чего самостоятельно воспользовалось ночным горшком.
Медикус наблюдал за этим в молчании, методично обдумывая, как бы вытянуть из талантливого мальчишки уникальный метод лечения. Жавшаяся к стенке Клара тайком крестилась и тихонько причитала, что не годится отдавать несчастного ребёнка колдуну. Мол, теперь уже ничто не поможет, потому что дитя сглажено по самые уши. И верно, дитя всё время цеплялось за травника, не желая отпускать его ни на минуту. Травник бледнел, всё чаще устало прикрывал глаза, но терпел. Так и улеглись в обнимку на узкую Кларину кровать.
Кавалер, брезгливо оттиравший руки от угольной пыли, даже умилился. В глубине души он был весьма сентиментален, хотя, как истинный воин, никогда этого не показывал. Но сейчас опасное дитя трогательно дремало под боком у сонного травника, пристроив кудлатую голову ему под мышку. Прямо как в сказке о двух братьях. До слёз умилительно. К тому же поход за живой водой и прочие политические катастрофы счастливо откладывались.
– Идёмте, – прошептал медикус.
– Идёмте, – буркнул кавалер, опасаясь, что нижестоящие догадаются о его тонких чувствах. Брезгливо швырнул платок в огонь, – завтра пусть сам уголь таскает.
– Вряд ли он будет на это способен, – елейно протянул медикус, – вынужден заметить, что жестокое обращение, особенно некоторые удары по голове, приводят к весьма тяжёлым последствиям.
Наконец все ушли. Отшаркали, отстучали шаги по ступенькам. Грохнула дверь. Лязгнул задвигаемый засов. Щёлкнули каблуки часовых.
Комната медленно наполнялась осенними сумерками, отчего огонь в камине казался всё ярче и ярче. Травник шевельнулся, открыл глаза, очень осторожно высвободился из объятий ребёнка, переложил его голову на подушку. Сполз с кровати. Стоя на коленях, уютно накрыл дитя Клариным пуховым одеялом.
Тощий – смотреть страшно. То ли есть в постели ребёнок, то ли нет его.
– Ну что мне с тобой делать, птенчик? Ведь я, правда, разум лечить не умею. Моё дело – грыжи да геморрои. Всю жизнь тебя, как нынче вечером, бессмысленной куклой водить? Мерзко это. Дар у тебя яркий, несомненный. А что толку? Никто никогда не увидит твоих красок. Замучат они тебя. И меня здесь замучат. Надо нас как-то спасать. Может, на этот раз получится.
Травник тяжело поднялся и принялся спасаться. Снова.
Добрёл до окна. Так и есть. Не показалось. На фоне серого неба в глубине окна-бойницы чётко просматривались квадраты решётки. Кое-как дотащился до двери. Не заперто. Стараясь не шуметь, принялся карабкаться по крутым ступеням. Два раза останавливался отдыхать, один раз споткнулся, едва не поцеловавшись с очередной ступенькой, но всё-таки добрался до входа в башню. Осторожно убедился, что эта дверь заперта, покрепче опёрся о шершавую холодную стену и двинулся дальше, в верхние покои.
Двери нет, выдрали вместе с петлями. Должно быть, пошла на дрова. Пол в ошмётках старой штукатурки. Неприятно скрипят под ногами осколки толстого стекла. Одно высокое окно в бойнице-оконнице смотрит на сумеречный город, два пошире – в темноту дворцового сада. Подходящие окна. Однако вот беда: стёкла повыбили, а решётки остались. Плохо дело.
Выход на стену. Замурован давно и надёжно. Совсем плохо. Дальше наверх ведёт, вьётся вокруг столба посреди комнаты, теряется в сумраке под потолком-куполом винтовая лестница. Хорошо, что чугунная. Деревянную наверняка бы тоже на дрова изрубили. Высоко. А что там наверху – неизвестно. Травник сел на нижнюю ступеньку, прислонил больную голову к холодной чугунной розе на перилах и попытался договориться со своим телом. Тело его, в общем, привыкло к тому, что с ним обращаются довольно небрежно. Кормят редко и чем попало, без конца гоняют в разные опасные места и всё время не дают выспаться. Но сейчас оно, наконец, взбунтовалось. «Ты чё, совсем того? – спросило оно. – Я туда не полезу». – «Ну, потерпи ещё чуть-чуть. Сейчас выберемся». – «Ага, – уныло возразило тело, – в последний раз, когда ты это обещал, тебя в колодки забили. А в предпоследний…» – «Ладно-ладно. Не выберемся – вообще сдохнешь», – пригрозил травник. Умирать не хотелось. Дел незаконченных множество, да и вообще… Получается, что эти его одолели. Нет, пока ещё нет, но сил выпили изрядно. Одному не справиться, нужна помощь. Но, чтобы её получить, надо сначала выбраться. Так что пришлось встать, цепляясь за чугунные розочки, и снова тащить себя наверх по ступеням. От кружения вокруг шеста становилось тошно, но он терпел. Только раз, перегнувшись, повис на перилах, стараясь не расстаться с недавним ужином. К счастью, люк в потолке был не чугунный, а деревянный и открылся легко.
Оказалось, что вечер ещё только начался. Наверху было совсем светло. Решётки на окнах тоже уцелели. Но свет и ветер беспрепятственно проникали сквозь громадную дыру в стене. Чугунное ядро, лет пять назад залетевшее с Замкового холма, валялось тут же. Сверху беспомощно торчали обломки стропил. Травник подтянулся, животом навалился на замусоренный пол и выполз из люка. Полежал немного,
