активно изменять, добиваясь при этом нужных тебе результатов. Это большой плюс. Ещё один плюс — по крайней мере я считаю это плюсом — это то, что на такое способен один единственный человек на Земле, и он сидит перед вами. — Она качнула головой в сторону своего подопечного. — Также хорошо то, что знают о самой возможности таковых изменений очень немногие. На всей планете, кроме меня, Миры Данелько и Малыша, всего лишь пара человек. Папа Римский — мы с ним встречались в ноябре 1969 года. Знает Патриарх Московский и его ближайший помощник. Они узнали об этом весной прошлого года за пару дней до того дня, когда Малыш вернул монастырю его колокола. Сегодня к этому списку добавились и вы двое.

— Так... А зачем вы рассказали об этом в Ватикане и в Загорске?

— Служба безопасности Ватикана подобралась к нам довольно близко, а мы не хотели, чтобы верующие католической церкви узнали о нашем существовании, поэтому и пришли к Понтифику. А Московский Патриархат на нас сам вышел. После того случая с исцелением мальчика инвалида в Загорске наше инкогнито в Советском Союзе логичным образом приказало долго жить. Естественным было то, что Патриарх Московский захотел лично встретиться и поговорить с Малышом. Пришлось встречаться. Но с этой стороны я никакой опасности не вижу. Они оба, — я имею в виду Понтифика и Патриарха Московского, — люди обстоятельные и мудрые. Знают, как распорядиться такой опасной информацией. Кроме того, в отличие от вас, эти люди не видят в нас угрозы. Наоборот, они видят в нас своих защитников. В случае новых гонений на церковь мы с Малышом безусловно придём к ним на помощь. Такого избиения служащих церкви, какое случилось в Советском Союзе в двадцатых годах, мы не допустим. И не из-за какой-то нашей особенной религиозности или добиваясь для себя каких-то выгод, а из обыкновенного человеколюбия и сострадания. Иерархи православной церкви это знают, и это знание придаёт им силу и уверенность. Кроме того, они понимают, что мы с ними близки ещё и в другом. А именно в том, что и мы, и они стоим над государством. И цели у нас с ними схожие. Помогать людям. Не через политику, не через социальную систему, а напрямую. Что называется, глаза в глаза. Вернуть ребёнку инвалиду ампутированную ногу, например. Или вернуть умершего от дифтерии ребёнка матери, что Малыш походя, без всякой помпы, проделал в Вологде пару дней назад.

— Да, про ребёнка мне уже докладывали… Скажите, это ваша принципиальная позиция? Я имею в виду, что вы остаётесь вне политики?

— Абсолютно верно. Мы держимся не только вне политики, но и вне любых объединений и социальных групп. В том числе и вне церкви. Мы стоим на стороне каждого отдельно взятого человека, если угодно. И то не всякого человека, а лишь тех, кто представляет для нас какой-то интерес. А вне политики мы будем оставаться до тех пор, пока политика не угрожает нам лично или не начинает угрожать существованию всего человечества. Только тогда мы вмешаемся.

— А как тогда понимать все проведённые вами публичные выступления? Колокола какие-то вернули якобы из прошлого. Телепередачи эти глупые...

— Вы прекрасно знаете, зачем мы всё это проделали. Я вас всех заранее предупредила, что именно так мы и поступим. Все эти демонстрации появились как противодействие оказанному на нас давлению. До того дня мы вели жизнь обычных людей. Это вы разбудили нас и заставили действовать. Хотя бы это вы понимаете?

Юрий Владимирович кивнул.

— Ладно, вы правы... Большая часть вины и в самом деле лежит на нас. Хотя я себя к числу бунтовщиков не относил и не отношу. Наоборот, я активно пытался погасить возникшее в те дни напряжение. К сожалению, Леонид Ильич повёл себя совершенно непонятно. До сих пор не понимаю, почему. Я с ним в ближайшие дни встречусь и попробую выяснить. Если, конечно, он захочет разговаривать. Сами понимаете, в каком он сейчас состоянии.

Марина Михайловна на это молча кивнула. Юра подумал пару секунд. Взгляд его блуждал по комнате. Наконец, он выпрямился, сложил руки на столе и спросил:

— Я правильно понял, что Саша может внести изменения в прошлое? Звучит фантастически, но я понял ваши слова именно так.

— Вы правильно поняли, — улыбнулась Марина Михайловна.

— Так почему же вы с ним до сих пор не внесли необходимые изменения в события например сорок первого года? Или даже ещё раньше. Ведь тогда можно было бы предотвратить начало второй мировой войны. Около сотни миллионов человек не погибли бы. Я давно понял, что вы умная женщина, поэтому не сомневаюсь, что такая простая мысль приходила вам в голову. Что же вам помешало?

Она выслушала его очень серьёзно и в заключении кивнула.

— Конечно, приходила. И не мне одной. На следующий день после встречи в Ватикане мы с Малышом и с Мирой обсуждали такую возможность. Уже и не помню, кто из нас первый высказал эту мысль.

— И к чему пришли?

— Опасно это, Юрий Владимирович.

— Что вы имеете в виду? В чём опасность?

— Смотрите: Малыш родился пятнадцатого июня пятьдесят шестого года. Если бы война не началась или началась хотя бы на день позже или раньше того дня, когда она фактически началась, то его отец мог разминуться с его матерью. Они познакомились в госпитале. Отец Малыша попал туда в апреле 44-го после ранения, а мать его в то время работала там медсестрой. Малейшие изменения в истории начала войны могли привести к тому, что его отец не был бы ранен или и вовсе был бы убит ещё раньше. Или мать его не была бы призвана в армию и не попала в тот полевой госпиталь. Или попала бы в госпиталь, но не в этот, а в другой. И так далее и тому подобное. Во всех этих случаях Малыш не появился бы на свет, понимаете? На свет появился бы другой человек.

Юра кивнул.

— Да, понимаю. Логика в этом и в самом деле видна. То есть вносить изменения в историю вы можете только со дня его рождения. Начиная с пятьдесят шестого года?

— Да, это так. Даже ещё позже. Мы точно не знаем, когда произошла инициация.

— Инициация?

— Этим термином я обозначаю тот момент, когда Малыш почувствовал в себе свою теперешнюю силу. Я предполагаю, что