— Иногда я думаю, что нам вообще не стоит возвращаться, — наконец произнес Лиам — так тихо, что я едва его расслышала. — Ибо как знать, что нас там ждет?

Мысль была безумная; все рациональное во мне взбунтовалось. Но я лишь спросила:

— И что мы будем тут делать?

— Отправимся в Канаду, например? Там некому считать нас братом и сестрой. Мы могли бы начать с нуля, взять новые имена. Могли бы пожениться. — Он ненадолго умолк. — У нас еще есть кое-какие деньги. Я написал нашим банкирам в Лондоне. Похоже, Эдвард никого не известил.

— Нам не место в этом мире, — медленно произнесла я.

У меня перед глазами встала картинка: моя аккуратная квартира с белой кухней и видом на Вандербильд-авеню и площадь Гранд-Арми-плаза. Жизнь там теперь казалась сном — футуристичным стерильным сном, в котором у меня были проточная вода и электричество, ответственная работа и настоящее имя. Я представила маму, которая пишет маслом у себя на чердаке и гадает, все ли у меня хорошо.

— Возможно, что и в том мире нам места больше нет.

Я чувствовала на себе его взгляд, но сама поднять глаза не могла. Пожалуй, я боялась — боялась, что, если посмотрю на него, он уговорит меня, используя свой сверхъестественный актерский талант и дар убеждения.

— Мы пренебрегли инструкциями. Мы сделали именно то, чего делать не должны были, — изменили историю.

— Я изменила, ты хочешь сказать. Это ведь я спасла Тома — ты говорил, что это дурная идея.

— О Рейчел, милая, мы ведь не знаем, что именно послужило толчком. Это могло быть что угодно — или все сразу. Неужели ты будешь корить себя всю жизнь из-за одного доброго поступка?

Я наконец подняла глаза. Он сидел, подавшись ко мне и подпирая вытянутый подбородок кулаком, и во взгляде его было все, чего я опасалась: запал, вожделение и искренняя надежда. Трудно сопротивляться, когда на тебя так смотрят, даже если ты знаешь, что перед тобой опытный актер. Я допустила мысль, что у него, возможно, и нет намерения обмануть меня или себя. Но что тогда? Что мне делать в таком случае? Я встала; сердце стучало как бешеное — думаю, от страха.

— Можешь меня обнять? — сказала я, и мы расхохотались. — Давай поговорим об этом позже? Нам еще не пора в постель?

— Может, и пора. — Его руки обвили меня, я уткнулась носом в его галстук и вдохнула его запах: угольный дым, лавровое мыло и что-то еще, чему я не знала названия. — Как я по тебе соскучился.

Все было именно так, как я себе и представляла, словно мои мысли воплотились в реальность: смятые простыни на нашей кровати в неровном свете единственной свечи, густая темь за окном, лошадиная возня во дворе, мы нагишом и разговоры без опаски. До этого момента мы видели друг друга лишь урывками и собой могли побыть совсем недолго; сейчас же всего этого было в избытке — будто ешь перенасыщенный вкусом десерт. Мы занимались любовью, болтали, молчали, засыпали, а потом просыпались и начинали цикл заново, но в конце концов в окне забрезжил рассвет и Лиам сказал:

— Давай возьмем рукопись, поедем на Бокс-Хилл и будем там ее читать.

Бокс-Хилл — место печально известного пикника из «Эммы», реальное место, в отличие от Хайбери, расположенное неподалеку от Летерхеда. Мы сидели в тени ландо на одеяле, которое позаимствовали из гостиницы, и читали роман вслух, сменяя друг друга, когда садился голос, — правда, Лиаму досталась большая часть, поскольку мои нетренированные связки уставали быстрее. Когда мы закончили чтение, уже вечерело. Я лежала, опершись на локти, и разглядывала ладный зеленый пейзаж под холмом, на котором мы расположились: лесополоса, река и дорога, длинные тени и золотистый закатный свет. Лошади переступали копытами и жевали траву, ветер пел в деревьях, и птицы ему вторили. Мир жил и переливался красками. Я всегда буду помнить этот миг, подумала я, даже если доживу до ста лет.

— Что ж, — произнесла я.

— Да-а.

Да, это была Джейн Остен, с ее мастерски выстроенным сюжетом и тончайшим психологизмом, но другая: ее сатира обрела язвительный оттенок, ее безжалостный ум изобличал жизненные несправедливости, в особенности те, с которыми сталкивались женщины. В приступе зависти к сестре Пенелопа расстраивает помолвку Эммы с мистером Ховардом, убедив того, что с ней уже помолвлен Том Мазгрейв. Эмма вынуждена устроиться на работу гувернанткой, но Пенелопе уготована куда худшая участь: она становится содержанкой — и в конце концов ее ждет полный крах.

— Начинаешь понимать, почему она отказалась от его издания, — сказал Лиам — он сидел, обхватив колени, вид у него был ошалелый.

— Роман произведет фурор. Ее станут воспринимать иначе.

Он задумчиво посмотрел на меня и почесал спину.

— Если этот роман вообще когда-нибудь прочтут.

— Для твоей карьеры это будет прорыв, ты помнишь?

Лиам навис надо мной.

— Я не хочу прорыва. Неужели непонятно? Я предпочел бы остаться здесь, с тобой. Если ты не против. — Он плюхнулся на спину, подложил руки под голову и уставился в небо. — Это непростое «если», я понимаю. — Он перекатился набок, лицом ко мне. — Просто подумай об этом. У нас есть еще несколько недель. Тебе не нужно отвечать прямо сейчас.

Я перевела взгляд на небеса — облака сгрудились на западе, будто с почестями провожали солнце. Желание поверить ему, ответить ему согласием так изумило и напугало меня, что я проглотила язык. Что будет значить мое «да»? Что я больше никогда не увижу собственный мир, друзей, маму. Что, как женщина, я всегда буду считаться человеком второго сорта и умру какой-нибудь дурацкой смертью — например, при родах; срок действия гормонального импланта был равен сроку миссии. Почему я вообще обдумываю этот вариант?

— В Канаде холодно, — снова заговорил он. — Ты не любишь холод. Я тут подумал — как насчет Италии?

Я представила себе холмы до горизонта в свечках кипарисов. Венецию, которая, по рассказам, была невозможно красива — до того, как ее поглотило море. Мы могли бы вести простую жизнь в маленьком доме с садиком. При должной бережливости денег нам хватит надолго: жизнь там дешевле. Я могу выучить итальянский, работать повитухой. Мы будем выращивать помидоры.

— У них там серьезные проблемы с малярией, — сказала я.

Лиам напомнил, что мы от нее вакцинированы — как и от всех прочих мыслимых инфекций.

— Мы ведь не знаем, насколько хорошо защищены; штаммы могут отличаться.

— Если бы тебя так пугали заразные болезни, ты бы ни за что не отправилась в 1815 год.

Тут он оказался прав.

— Не знаю, как быть, — сказала я, в очередной раз удивив саму себя. — Откуда люди знают, что делать?

— Никто ничего не знает, Рейчел, милая. Люди просто