иногда сумбурно и мучительно, но в конечном счете оно того стоило. Благодаря изобретению способа перемещаться во времени — здесь это произошло на десять лет раньше, чем в моем мире, — люди предотвратили или уменьшили ущерб от некоторых серьезных катастроф двадцатого и двадцать первого веков, в результате чего этот мир во многих отношениях стал куда более приятным местом, чем тот, в котором я родилась, но я еще не успела вникнуть во все детали. Разобравшись с основными проблемами, люди переключились на менее масштабные вопросы: скажем, исследование бронзового века или спасение жизни Джейн Остен.

— Мир постоянно меняется, — суммировал доктор Эрнандез и развел руками. — Так он устроен.

— Понятно. — Я ничего не понимала. Уложить все это в голове было еще сложнее, чем в тот раз, когда Норман Инг поведал мне о секретном проекте по перемещению во времени — несколько лет и миров назад в юрте посреди Монголии.

Эрнандез и Монтана объяснили, что в любой миссии существовал риск попасть в ситуацию, в которой оказалась я, поскольку разные альтернативные версии прошлого и будущего смещались относительно пространственного континуума. Мы с Лиамом отправились в прошлое через одну кротовую нору из одной версии мира, а вернулись сквозь другую в иной мир, схожий с нашим, но все же принципиально от него отличающийся. Как выяснилось, миры, подобные нашему, где строго относились к изменению истории, были редкостью. Как можно отправиться в прошлое, надеясь ничего в нем не изменить? Хороший вопрос — с учетом того, с чем столкнулась я. Из вежливости никто не сказал мне этого напрямую, но я ощутила себя человеком из какой-то более примитивной, чуть ли не наивной версии мира.

— Возможно, вам будет на пользу коррекция, — заключил доктор Эрнандез. — Судя по тому, что я от вас услышал. — Мое лицо, вероятно, отразило затопившее меня негодование, ибо он улыбнулся и произнес еще ласковее — хоть я не думала, что такое возможно: — Это безопасно; ключевые воспоминания никуда не денутся. Устранят только проблематичные — их иссекут и заместят более подходящими. Разумеется, при этом будут нейтрализованы все воспоминания о миссии обо всем, что с ней связано, — это принципиальный момент. Некоторым это нравится — например, тем, чье путешествие в прошлое оказалось травматичным; для иных это сдерживающий фактор.

Пожалуй, это было логично. Если никто не видел проблемы в том, чтобы менять историю — по сути, коллективную память, — то с чего бы церемониться с памятью индивидуальной?

— Я прямо сейчас должна принять это решение?

— Через пару дней у вас будет полноценный прием у мнемографолога… — Он кивнул доктору Монтане, а она сказала:

— Мы тщательно изучим вашу биографию. На основании установленного расхождения и ваших личных данных я оценю необходимость процедуры. Решение останется за вами, но процесс этот необратим, поэтому важно сделать выбор, который вас точно устроит. Коррекцию необходимо провести в течение трех месяцев, поскольку по истечении этого срока появляется риск осложнений — небольшой, но растущий в прогрессии.

— Что это значит?

— Воспоминания о путешествии в прошлое начинают укореняться в памяти, прежний и новый мир — смешиваться в голове. Проведенная позже, коррекция может быть сопряжена с расстройствами психологического характера.

После этих слов ненадолго установилось молчание.

— Мы пойдем, а вы отдыхайте, — сказала доктор Монтана. — Если у вас нет больше вопросов.

— Только один. — Я помедлила. Хочу ли я это знать? Хочу. — Мама обещала, что встретит меня, когда я вернусь. Когда я смогу ее увидеть?

Они переглянулись, и лица их подтвердили мои опасения еще до того, как доктор Монтана нагнулась ко мне и произнесла:

— Рейчел. Мне очень жаль.

Спустя год пользования уличными туалетами и ночными горшками ванная комната казалась чудом: сверкающие белые поверхности, волшебный унитаз, который сам запускал слив, а потом бережно омывал мне задницу упругой струей теплой воды. В душе напор можно было увеличивать и уменьшать, на полках стояли шампуни и гели, которые пахли почти как настоящие растения: лавандой, мятой, розмарином. При реках Вавилона там стояла я под горячей водой и плакала, упершись головой в белоснежную кафельную плитку[48].

Кратковременная амнезия — один из возможных побочных эффектов; хотя по прибытии в прошлое я ее так и не испытала, в первые дни после возвращения воспоминания путались и расплывались. Ярче всего из дебрифинга в том большом конференц-зале без окон мне запомнилось ощущение, когда я прикасалась своими горячими ладонями к холодному столу, дивясь тому, как такой огромный предмет мебели отлили из металла. Я отвечала на вопрос за вопросом, стараясь не слишком напрягаться. Я рассказала им обо всем, за исключением того, что произошло между мной и Лиамом. Услышав о моей помолвке с Генри, все захохотали и закидали меня вопросами.

Обед с Евой Фармер я запомнила, но так, как запоминаешь сны, — яркими бессвязными отрывками. Мы встретились в институте, в уединенной столовой — о ее существовании я не знала; из нее открывался вид на маленький садик — его я тоже раньше не видела. Вместе с нами за столом сидел ассистент и, стараясь не мешать нам, снимал наш разговор на свое портативное устройство, для того чтобы в дальнейшем, вероятно, использовать этот материал для фильма о жизни Евы, над которым сейчас шла работа. Как и в прошлую нашу встречу, Ева Фармер произвела на меня впечатление безгранично умной персоны, что изо всех сил старается казаться просто умной; я ощутила ее интеллектуальную мощь, которую она намеренно держала в узде. Она задавала множество глубоких вопросов: о Джейн Остен и ее семье, о деталях повседневной жизни в 1815 году. Ей было интересно, как мне работалось с Лиамом; у меня возникло чувство, что в этом мире он — куда более важная фигура, чем в том, откуда мы явились, и я решила поискать информацию о нем после обеда. А пока что подыграла Еве Фармер.

— Я хочу задать вам один вопрос, — наконец-то набравшись смелости, сказала я, когда наши чашки с эспрессо опустели.

Мой взгляд невольно скользнул в сторону ассистента, и Ева кивнула ему; он встал и вышел из-за стола.

— Спасибо, — удивленно произнесла я.

— Я обязана вам куда большим. — Ева Фармер улыбнулась уголками губ и посмотрела на садик, затем — выжидающе — на меня. — Итак?

— Кое-чего во всем этом я не понимаю.

Она ждала: непроницаемые темные глаза смотрели на меня в упор.

— Люди правда помнят разные версии мира?

— С чего бы? Если они прожили только одну жизнь?

— Но когда твое прошлое меняется…

— Люди к этому приспосабливаются.

— Но как?

Она все смотрела на меня с той же полуулыбкой — немного грустной, подумала я, но мне, возможно, просто показалось.

— Скажем, вы — эксперт, изучающий творчество Джейн Остен. Весь корпус ваших работ сосредоточен на шести