13 ноября 1724 г. Петр I, будучи в Сенате, собственноручно написал указ о создании специального государственного органа при Сенате, ответственного за сбор денег «с бород» и двойной подушной подати со старообрядцев (Раскольническая контора)[834]. Этим же указом император вновь повелел напечатать специальные «знаки медяные», которые следовало выдавать уплатившим за ношение бороды. Три дня спустя Я. В. Брюс представил в Правительствующем сенате форму этих знаков с надписью: «Борода – лишняя тягота, с бороды пошлина взята». В декабре 1724 г. изготовили 2600 таких знаков на предстоящий 1725 г.[835] (см. ил. 31 в этой книге).

Но раздача знаков бородачам в 1725 г. так и не была осуществлена, что, несомненно, объясняется скоропостижной кончиной императора.

12 июня 1728 г. Сенат повелел «оные знаки употребить в копеечный передел»[836].

III

Как все начиналось (вместо заключения)

Всякая книга по истории, достойная этого названия, должна была бы содержать главу или, если угодно, ряд параграфов, включенных в самые важные места и озаглавленных примерно так: «Каким образом я смог узнать то, о чем буду говорить?»

Марк Блок. Апология истории, или Ремесло историка, 1941 г.

31. Blackboxing

[Фрагмент 1.] Изменения в повседневных практиках, однако, дело чаще всего непосильное для отдельного человека. Конечно, Петр I мог надеяться на перемены в повседневной жизни, когда начал стричь бороды, вводить западную одежду, насаждать ассамблеи как способ времяпровождения. Но после критики Эдмундом Бёрком того, что случилось с Французской революцией, мы знаем, что надежда на целенаправленное изменение общеразделяемых практик, наверное, только удел суверена с теократическими претензиями, каковым был Петр I. Ведь даже революция не может надеяться поменять нравы в момент[837].

[Фрагмент 2.] После возвращения Петра из Великого посольства его дидактические жесты драматически радикализуются. Что именно подтолкнуло его к этому, трудно сказать однозначно. Это мог быть и заграничный опыт, и подавление стрелецкого восстания, и общая решимость реформировать государство и общество, безжалостно порвав с традициями и навязав России европейские модели социального поведения и новую систему ценностей. Символические жесты лучше всего свидетельствуют об этой решимости. На следующий день после своего возвращения, 26 августа 1698 г., Петр собственноручно обрезает бороды у бояр, начиная с Шеина и Ромодановского, и затем распоряжается, чтобы служилые люди бород не носили. Лишившись бороды, служилый человек каждый день, взглянув в зеркало и утерев рот, получал напоминание о том, что он приобщился новой секулярной власти, и задумывался над тем, не встанет ли он за это на Страшном суде «с обритыми еретиками», как ему еще недавно внушали церковные власти[838].

[Фрагмент 3.] 25 августа 1698 г. Петр вернулся в Москву. Его ждали неотложные дела.

Политическая жизнь столицы переместилась в Преображенское. Сюда потянулись бояре. То, что они пережили при первой встрече с царем, поразило и их самих, и современников, долгие годы рассказывавших потом детям и внукам о случившемся в тот памятный день: принимая бояр, Петр приказал подать ему ножницы и тут же пустил их в ход – на пол посыпались отрезанные самим царем бороды. Шок испытали самые влиятельные лица – генералиссимус А. С. Шеин, князь-кесарь Ф. Ю. Ромодановский и другие.

Но пришлось смириться, тем более что царь не ограничился первой встряской, а упорно продолжал войну с бородами. Несколькими днями позже на пиру у Шеина, теперь уже безбородого, у его участников, еще имевших на лице сие старорусское украшение, бороды кромсал царский шут. Так Петр, в обычной своей манере, решительно и деспотически грубо рвал со стариной в быту.

Не считаясь с недовольством бояр и духовенства, Петр объявил в указах, что брить бороды должны все подданные. Знать относительно быстро и легко примирилась, рассталась с бородой. Простой же люд ответил глухим ропотом и сопротивлением. Тогда власти объявили, что те, кто желает носить бороды, должны платить налог: богатый купец – 100 рублей в год (деньги огромные по тем временам), дворяне и чиновники – 60, горожане – 30 рублей, крестьяне – по копейке при въезде в город и выезде из него. Не платили налог только лица духовного звания. В итоге выиграла казна, пострадали убежденные бородачи[839].

Не могу вспомнить, когда и где я впервые услышал про брадобритие при Петре I. Но могу сказать совершенно точно, что описание этой истории в учебнике, который я изучал, будучи учеником 10‐го класса (см. фрагмент 3), меня нисколько не удивило: история тогда казалась хорошо и давно знакомой, а главное, очень понятной. Автором главы о XVIII в. этого учебника, выдержавшего не менее 18 переизданий[840], является известный историк Виктор Иванович Буганов (1928–1996). Главу открывает параграф «Начало славных дел Петра», в котором между прочим в подробностях описывается яркая сцена брадобрития в Преображенском, после чего сразу следует характеристика указа о бородовой пошлине, но без уточнения его даты. Сейчас я понимаю, что В. И. Буганов вслед за многими своими предшественниками предполагал, что цитируемый им указ не был первым. Но, если обозначить дату этого самого раннего дошедшего до нас указа о брадобритии (то есть 16 января 1705 г.), большой хронологический разрыв между ним и сценой в Преображенском 26 августа 1698 г. вызовет недоумение читателей. Сделать же соответствующие пояснения в учебнике не представлялось возможным. Так эти два события (встреча царя и бояр в Преображенском и указ о брадобритии) оказывались «сцементированы» друг с другом. Но этот простой риторический ход, обусловленный спецификой жанра учебной литературы и низким уровнем разработки данной темы, существенно влияет на восприятие этих событий школьником. При чтении данного текста в голове читателя (во всяком случае, моей) формируется уверенность в том, что введение брадобрития при Петре произошло одномоментно, за счет резких насильственных мер, при однозначном негативном отношении к этой инициативе большинства населения. В. И. Буганов отметил, что Петр действовал «в обычной своей манере» – «решительно и деспотически грубо рвал со стариной в быту». Так, подсвечивая лишь один эпизод, автор выявляет характерные черты сложной, переломной эпохи.

С монографией «Из церковной истории Петра Великого» 2004 г. (см. фрагмент 2) известного российского филолога Виктора Марковича Живова (1945–2013) я впервые столкнулся, когда оканчивал обучение в университете и уже понимал, что буду заниматься изучением российского XVIII столетия. В этом высококлассном научном исследовании В. М. Живов отталкивается от предположения,