идти вперед, ругательства командира остались без ответа. Дивизия «Равенна» была атакована, но сражалась твердо. Одна длинная колонна грузовиков остановилась на дороге, погрузка в спешке людей, материалов и мулов. Слышали вдалеке первые орудийные выстрелы, рев моторов среди огромных облаков пыли. «Равенна» сопротивлялась хорошо, и не было такой спешки; тем временем сотня и более километров были сделаны на четырех колесах. Хотелось послать все к черту! /…/ Сейчас передвигаемся ночью, потому что были в поле зрения неприятеля. В темноте каждая осветительная ракета разрывает темный покров небосвода, снаряд разорвался вдалеке, подсолнухи, окрашенные в темный цвет ночи, шорохи от ветра кажутся постоянно засадой. Тем временем наступал рассвет нового дня, глухой шум появился в тылу; неожиданно очень низко, почти над землей, пролетел на огромной скорости самолет. Одна большая красная звезда, как кровь, на кабине и на крыльях. У меня кровь стынет в жилах и сердце замирает. Самолет был уже далеко. «Почему он был здесь?» «Нас, может быть, отделяла одна пулеметная очередь». «Вижу эту неожиданность за спиной!» Марш продолжили осторожно и тысячи пристальных глаз всматривались в далекий горизонт впереди, в желтоватый холм. Никакого другого самолета не появилось, появилось только солнце, согревающее и ободряющее сердце, немного устали.

Наконец-то Дон, желтый, с медленным течением между двух берегов, частично покрытых лесом. Казалось, я потерял всякий интерес. Прибыли ночью и должны остановиться, чтобы пропустить один немецкий батальон, который шел к берегу, прозвучал один выстрел из ручного оружия в сторону русских.

Тени людей, проходившие вереницей на горизонте в полной тишине, на лошадях сидели офицеры, цокот копыт вызывал сухой, приглушенный звук в ночи. Ветер принес какие-то хриплые слова, гортанные и негромкие: звучащие непонятно на неизвестном языке. Мы спали под открытым небом, содрогаясь от холода, ожидая в неизвестности, возможно просьбы о нашей помощи. На лучезарном рассвете прозвучал далекий треск пулемета. Отдельные выстрелы и потом тишина. Одна бомба разорвалась не очень далеко. В царившей тишине один альпийский стрелок бросил остроту, на которую ответили некоторые грубым хохотом, предупредив этим неприятеля. Делали первую разведку на передовой, устраивали опорные пункты обороны, траншеи, убежища. Обсуждения за обеденным столом, а к ночи падали от усталости. Пошли спать не раздеваясь. Это правило передовой. Кто знает, сколько будет времени на переодевания. О простынях больше не думали. Сейчас бы надел пижаму. Но спалось прекрасно также и в одежде. Три дня интенсивной работы, три дня планов, три дня споров, все наши мысли были связаны с организацией обороны на передовой. В расстановке вооружения, установке связи, давали жизнь этому берегу реки, который веками был мертвой пустыней. Русские молчали и казались спокойными и безмятежными. Неожиданная телеграмма из дивизии, мне приказано отправляться на рассвете следующего дня для участия в лыжном курсе в Германию. Большой сюрприз, и я не знаю, радоваться мне или огорчаться. Радость, потому что меня привлекало путешествие и оно казалось мне интересным, с другой стороны, после таких приготовлений мне не хочется бросить моих людей в этот критический момент, когда будет первый контакт с неприятелем; первые выстрелы я хотел бы сделать вместе со своими. Казалось, что это измена с моей стороны, не быть на первом крещении огнем.

/…/ Прибыл в Ворошиловград весь покрытый пылью, но счастливый. Меня направили ночью в один частный русский дом. Красивая украинская девушка мне поклонилась, постелила мягкую и белоснежную кровать. Мне нравятся украинские девушки, и мне нравилось мое местожительство с душистыми цветами подсолнуха. Там был граммофон с пластинками прекрасных русских песен и красивой аргентинской мелодией. Я был расслаблен в то время, имел немного независимости и почти полностью был хозяином своих поступков. Мне казалось, что я почти в отпуске. Новый поезд, но это не воинский эшелон; поезд обычный, старенький, вошел в вагон третьего класса, там были все нации: французы, немцы, поляки и так далее. На станциях милые сестры Красного Креста готовили горячий суп для военнослужащих в дороге и приносили его горячим. Сколько сестер Красного Креста было в России!

Харьков. Прибыли вечером и на военном грузовике пересекли город, чтобы попасть в итальянский этапный штаб. Асфальтированные дороги, большие дома и просторные проспекты, там я один раз ездил на трамвае. В лучах луны город мне казался каким-то фантастическим. Город символизировал для меня жизнь в электрическом свете, теплоту, мягкие кровати, горячую баню и душ, комфорт, великолепие, улыбки прекрасных женщин, магазины, полные товаров, хотя и бесполезных сегодня. Один день остановки в Харькове, и потом уехал в Пруссию. Там маленькие тихие местечки с размеренной жизнью, хорошо мощеные дороги, люди опрятные, размеренные, дамы страшненькие, но немного элегантные, в туфлях на каблуках, подбитых гвоздиками. Ко мне возвращается мысленно памятное детство в Швейцарии. Кто бы знал, почему.

(10 ноября 1942)

/…/ Меня послали на десяток дней с линии обороны в одно хорошее местечко в двух или трех километрах перед нашей передовой на берегу Дона, в сотне метров от русских. Постоянно в тревоге, потому что русские могли высадиться, я вооружился. Хотите знать правду? Едва замечаю русского на другой стороне, та-та-та, пулеметная очередь, чтобы убить, теперь их черед пиф-паф, и потом уже с минометами, и мы в лес посылали бомбы. Соединились немедленно по телефону, сигнализировали нашей артиллерии, чтобы стрелять по русским и теперь… пин… бан, пин-бум, продолжительная стрельба, утихает… держались хорошо. Установили ночью вооружение, это ад, потому что не спали, постоянно проходя крутой подъем, защищавший дорогу.

/…/ Никогда как в эти дни я был близок к моим альпийским стрелкам. Каждый после наблюдательного пункта отдыхали в моем бункере, болтая со мной и поэтому мое логово было полно солдат. Альпийские стрелки оживали в этой холодной дыре, в памяти возникает душевное чувство к сыну, который далеко. Много раз среди нас возникали смех и шутки, кто-нибудь запевал песню. С другого берега ясно слышались песни русских солдат. После ада всегда возвращался мир. Война была забавной, и нам необходимо было верить в жизнь.

(Русский фронт. 3 января 1943)

/…/ Здесь у нас был период напряженного ожидания атаки русских, которая должна была начаться в день Рождества, что следовало из показаний пленных и перебежчиков. Ожидание, ожидание, но после артиллерийской подготовки никто не наступал.

Если начнется наступление, мы устроим настоящую бойню без наших потерь. Наша линия обороны настолько надежна, что только чудо сможет дать возможность пробиться через нее. Пехота по соседству с нами, напротив, отступала, и им на помощь отправили, как обычно в таких случаях, альпийских стрелков, чтобы восстановить положение. Это касалось дивизии